Израиль сегодня – испуганный ребенок, обманутый родителями

По данным минобороны, до «черной субботы» в Израиле посттравматическим стрессовым расстройством (ПТСР) страдали 7500 ветеранов ЦАХАЛа, чья инвалидность была признана официально. Трагедия 7 октября и начало войны в Газе увеличили число людей, получивших серьезные психотравмы, на много тысяч. Мы даже не обо всех еще знаем и не всех успеем спасти.

Успех израильских врачей в лечении ПТСР, известный всему миру, – следствие множества кровопролитных войн. Переживающие посттравму перестали быть «невидимками». Общество больше знает и все чаще говорит о том, что происходит, если травма перерастает в расстройство: суицид, тяжелые депрессии, психотические приступы, наркоманию…

«Грузовик мимо проехал – он потерял сознание»

Женя Пукшанская, психотерапевт, вскоре после вторжения России в Украину организовала волонтерский проект IRIS (Increasing Resilience Israeli Support). Целью инициативы было оказание психологической помощи жителям Украины. Работали и с беженцами. В проекте приняли участие около 300 психологов из Израиля, США, Канады, Германии и Англии. В последние три месяца участники проекта оказывали психологическую помощь также жителям России, пострадавшим от путинского режима.

Сейчас у Жени появились новые пациенты – те, кого напрямую затронула «черная суббота». Она не называет имен, но случаи, о которых говорит, очень типичны. Пациентов посылает к психологам организация НАТАЛь (Объединение пострадавших от травмы на почве арабо-израильского конфликта), лечение оплачивает Служба национального страхования («Битуах леуми»).

«Многие пострадавшие не столкнутся с посттравмой. Задача в том, чтобы предотвращать это своевременным вмешательством», – говорит Женя Пукшанская.

– Как проходит работа с пострадавшими?

– Очень по-разному, потому что их в разной степени затронуло случившееся 7 октября. Я сопровождаю женщину, которая эвакуирована в гостиницу Иерусалима из Сдерота. Она видела террористов на улицах, на ее глазах убили ее соседку.

Израильские военные сказали жителям Сдерота запереть двери, не подавать признаков жизни, не включать свет [до зачистки города от террористов] – они так и делали. Пять дней они прожили в Сдероте. Сейчас – тяжелый травматический эффект. Женщина боялась выходить из дома, испытывала флешбэки (навязчивые воспоминания), не могла спать – все это признаки травмы.

Мы начали работать с того, к чему она бы хотела прийти. Ей 60 с небольшими, для нее важны были работа, рабочий коллектив, в который она очень хотела вернуться. И мы постепенно продвигаемся. Для нее большим достижением было выйти из дома, съездить на трамвае на рынок, купить продукты. До этого – панические атаки, ноги не слушались, но вот уже она потихоньку начала выходить. Следующая планка – поехать на поезде к маме.

Она снова может спать. И начинает верить, что сможет вернуться к прежней жизни. Этот процесс близок к завершению. Но есть, конечно, и гораздо более серьезные случаи.

Одна из моих пациенток – женщина, чей младший, 23-летний, сын погиб на фестивале в Реиме. Сейчас она не функционирует – лежит и в основном плачет. Сына застрелили в машине. Она все время показывала мне ролик с его последними минутами, предшествовавшими убийству. ЦАХАЛ прислал ей эти записи. Там в машине было трое. И девочка все время говорит на записи: «Мы не выберемся отсюда».

Ей надо о нем говорить – но дома она не может, муж уже не готов это слушать, для всех в семье это очень большая травма. А у меня она может выговорить свою боль.

Она не в состоянии зайти в комнату сына. В шабат выносит к столу его портрет, поясняя: «Нам важно, чтобы он был с нами». Только сейчас постепенно она начинает снова готовить, убирать, что-то делать. До возвращения к полноценной жизни еще очень далеко. Одна их причин, по которой она не может вернуться на работу, – там много сотрудников-арабов, и она не в состоянии их сейчас видеть. Да, она понимает, что здесь нет связи, но все равно… В работе с травмой мы знаем, что человек проходит этап гнева.

Мне очень сложны эти встречи, сначала я плакала вместе с ней.

Еще один тяжелый случай у спасшегося с того фестиваля молодого, 27-летнего, парня. Он был на вечеринке с другом, которого убили, а его самого тяжело ранили в ногу. Он был фельдшером в армии, поэтому сумел порвать рубашку и наложить себе жгут. Когда мимо шли хамасовцы, притворился мертвым и потом много часов лежал в поле под солнцем. Пил мочу, потому что умирал от жажды. Звонил в МАДА, пока работал телефон. Они ничего не могли сделать. Только девочка, позвонившая по телефону друга, помогала, разговаривала с ним. Через много часов его нашли солдаты.

– Он смог физически восстановиться?

– Он ходит, но пока только по квартире. И уже начал лучше чувствовать себя, но месяц назад самый близкий его друг погиб в Газе. Это его подкосило. Обратился в НАТАЛь, пока у нас было две встречи. Сейчас из-за ранения он не может ни работать, ни учиться, потому что не в состоянии сосредоточиться… Его мучают флешбэки, он почти не спит. Лекарства принимать не хочет, и я помогаю ему разными техниками.

– Может быть, они и другим помогут?

– Ну, их очень много. Допустим, известная техника заземления: посчитать предметы вокруг, увидеть, какого они цвета, сказать себе, что ты слышишь, какие запахи чувствуешь. Идея в том, чтобы сосредоточиться на этих ощущениях, когда накрывает паника.

– А те, кто сейчас воюет в Газе? Раненые, которых становится все больше?

– Это другая история. С ними я тоже буду работать. И до этой войны у меня был, например, солдат с посттравмой после операции «Нерушимая скала». Он не сразу понял, что не всё в порядке, – прошли годы, его мучил звон в ушах, он не мог терпеть громких звуков. Грузовик проехал мимо – и он потерял сознание. Мы больше года работали с ним, и вот уже все было хорошо, симптомы прошли, но он все время говорил: «Если будет война, меня призовут». Боялся этого. И 7 октября его забрали в армию! Он вернулся на войну…

«Мы все – участники этих событий»

– В психиатрии вообще нет диагнозов, только травмы. Иногда более глубинные, иногда менее, – говорит Доктор Жанна Якиревич, которая более 20 лет проработала в психиатрической больнице в Беэр-Якове. Занималась также исследованиями психотерапевтической поддержки пациентов с ПТСР. – Можно сказать, что и сама история нашей страны посттравматична, страна создана после Холокоста. Только в 1980-е годы к этим состояниям наконец начали относиться всерьез. Триггером стала Ливанская война.

– А как сейчас помогают посттравматикам?

– Кроме НАТАЛь, которую основали люди, получившие ПТСР после Войны Судного дня, открылись общинные центры психологической помощи («мерказей хосен»). Но там, как правило, краткосрочные протоколы: с людьми проводят лишь несколько встреч. Этого недостаточно, чтобы травма не перешла в синдром. Страшные воспоминания (флешбэки), симптомы избегающего поведения и перевозбуждения усугубляются со временем. Люди избегают общения, не выходят из дома, их все раздражает. Их нервная система все время на взводе – как будто что-то должно случиться.

Когда люди из южных кибуцев переехали в гостиницы на Мертвом море, там были открыты студии арт-терапии, а больницы присылали выездные бригады. Это было эффективно в первые дни, но сложно сказать, как система будет действовать дальше, ведь та помощь была в основном добровольной, и люди работали днем и ночью. Так не будет всегда.

• Читайте также:
• Исследование: почти четверть населения Израиля страдает от посттравмы после 7 октября
• Третье поколение переживших Холокост продолжает страдать
• Применяя опыт ЦАХАЛА: чат-бот, разработанный израильтянами, «говорит» по-украински и спасает от ПТСР

Впервые работа с людьми, с жителями кибуцев происходит прямо в их комьюнити. Такого у нас раньше не было. Члены общины продолжают жить вместе в гостиницах, это помогает, они поддерживают друг друга. Если бы не общины, не знаю, как бы семьи заложников сейчас справлялись. Открывшиеся центры для людей, переживших массовое убийство в Реиме, – тоже что-то новое в нашей практике.

Самые сложные случаи – у переживших плен. Там трагедия не имела быстрого окончания. Травму создает чувство беспомощности, одиночества, незнание того, что произойдет дальше. Это расщепляет душу, фрагментирует ощущения. Работа с детьми еще сложнее, потому что их восприятие мира вообще фрагментарно и чувственно, без той логики, которая помогла бы нам выстроить для них историю. Нам иногда кажется, что все хорошо с ребенком – он же вернулся. Но это обманчиво. Его защитный механизм может сломаться позже. Хорошо, если ребенок был в плену с мамой или с женшиной, заменившей маму, это смягчило удар. Но сам он не справится, нужно работать и с ним, и с семьей.

И крайне тяжелая область – сексуальное насилие. Тут сложно говорить о прогнозах.

– Мы не участники событий, но ведь и мы, и все общество переживаем коллективную травму?

– Нет, мы – участники. У тех моих пациентов, которых не затронуло напрямую, подавлено настроение, велика тревожность, им всем тяжело функционировать. История с заложниками тоже не закончилась, и этот страх не проходит.

Общество в целом вошло в трагедию 7 октября уже травмированным. Мы не были уверены в завтрашнем дне, мы вошли в эту войну разрозненными, со страхами и чувством безысходности. Да, война мобилизовала огромные силы, но что произойдет дальше? Что станет с нашим обществом в «день после»? Кому можно доверять, а кому нельзя? Будет ли надежда?

Ребенок может пережить травму, когда знает, что у него есть надежные родители. Наши «родители» нас обманули, это страшный удар по доверию. Каждый чувствовал себя обманутым. И очень тяжел уход в силовую позицию. Травма так велика, что не позволяет видеть и слышать страдания другой стороны. Мы мобилизованы выиграть, но не говорим о том, что будет, когда поймем, скольких потеряли. Я знаю матерей, которые радовались, что их сын ранен – все что угодно, но только не стук в дверь!

И еще нам все время говорят, что это будут длительные бои, как будто готовят к тому, что мы будем терять все больше… Переживание трагедии и горевание еще впереди. Будет ли оно целительным? Многое зависит от того, какими будут наши «родители», будут ли они ответственны, будет ли в них достаточно силы и добра.

Алла Борисова, «Детали». Фото: Роман Янушевский √