Филолог из Петербурга хочет научить правильному ивриту коренных израильтян

Лингвистка Соня Ямпольская – новая репатриантка, одна из номинанток конкурса «Человека года» и специалист по идишу и ашкеназскому ивриту (ашкенозису) — рассказала «Деталям», как чуть не стала иранисткой, была уволена из университета за участие в митинге в поддержку Навального и почему израильтяне читают Бялика неправильно.

– Сразу прошу – зовите меня Соня. Я, конечно, Софья по паспорту и на кафедре меня все время пытались называть Софья Борисовна, но я этого не люблю. Недаром же Яша Хейфец, а не Яков, и Фанни Каплан, а не Фейга, – была такая традиция у евреев в начале XX века использовать разные формы имен, и мне она близка.

– Наверное, в Израиле это легче, ведь все друг к другу на «ты», даже вежливой форме в языке нет.

– На самом деле это не совсем так – в ашкенозисе была и сохранилась форма вежливого обращения. В письме к раввину или партнеру по бизнесу принято было обращаться в третьем лице. К мужчине – הוא (он), к женщине – היא (она)

– Как вы решили стать гебраистом – специалистом, изучающим еврейские языки, литературу и культуру?

– Случайно. Я не знала, куда поступать. Считалось, что люди с амбициями идут на Восточный факультет. Оставалось найти кафедру, куда можно попасть без блата и без денег. Японистика, китаистика и арабистика отпадали. Я выбирала из того, что возможно. И поначалу хотела заняться иранской средневековой культурой. Меня это очень увлекало: индоевропейский язык и при этом последние столетия – ислам. Я ходила на подготовительные курсы туда, а потом посмотрела новости, и как-то вдруг мне открылось, что, во-первых, в Иран не пускают евреев, а во-вторых я — женщина, что тоже будет проблемой. Тогда и пошла на гебраистику. Иврит я начала учить уже там.

– И чем преподавание иврита в университете отличается от привычной репатриантам учебы в ульпане?

– Когда я возглавила кафедру, то приложила все усилия, чтобы сделать преподавание максимально непохожим на то, как в свое время учили меня. Помню, как я приехала в Иерусалим учиться на уровень «вав». Треть группы была из России, остальные – европейцы и американцы. И оказалось, что все русские ребята прекрасно знают грамматику, но говорить не могут. Их просто трясти начинает, когда надо что-то сказать.

Все прочие, не травмированные русской системой образования, с наслаждением разговаривали. Не боялись не тот «биньян» использовать. Учась языку в России, люди усваивают страх сделать ошибку.

А еще я впервые ввела на нашей кафедре преподавание идиша. Он, конечно, не восточный язык, а германский, развившийся из Средневерхненемецкого языка в эпоху Высокого Средневековья. Но вся ашкеназская культура начиная с XII века двуязычная. Одни и те же люди писали на двух языках, и нельзя их изучать, зная только один язык.

– А идиш вы выучили в семье? Кто-нибудь из родных на нем говорил?

– Мой дедушка из-под Винницы, идиш был его родным языком. В школе он выучил русский, на улице – украинский. В 1980-х он уехал в США. И когда в старости у него развилась болезнь Альцгеймера, перешел обратно на идиш. Когда я его навещала, он говорил на нем.

А дома у нас, как часто бывает, родители просто использовали в русском языке слова, которые, как я обнаружила в детском саду и школе, не все знают. «Шлимазл» или «азохен вей». К идишу я пришла уже потом, через клезмерскую музыку. В Канаде, США и Европе проводят большие фестивали, где исполняют песни на идише. Самый известный русскоязычной публике такой музыкант – мой друг Псой Короленко.

– С таким багажом вы, конечно, легко освоились в Израиле?

– Поскольку я свободно говорю на иврите, мне здесь очень удобно. И я бывала здесь регулярно последние десять лет. Но, если честно, никогда я не думала, что мне здесь так понравится жить. Я ведь привыкла к большому европейскому городу. А вот, живу уже год, и мне очень нравится.

– Вы решили уехать из России сразу после начала войны?

– Мы с сыном приняли решение о репатриации на год раньше. Нас с ним тогда задержали на митинге после возвращения Навального из берлинской клиники и его ареста в аэропорту. Из-за этого меня уволили с поста завкафедры на Восточном факультете СПбГУ. Формально — не продлили контракт. Кроме того, было возбуждено уголовное дело в отношении неопределенного круга лиц о «вовлечении несовершеннолетних в противоправные действия», под которыми подразумевались все те же митинги. Мы поняли, что оставаться опасно.

В январе 2022-го получили израильские паспорта. Но вернулись. Сын хотел поступать в Высшую школу экономики в Москве, я думала делать свою антологию… Но 24 февраля стало понятно, что надо срочно уезжать. В первые дни войны на Невском, по всему Петербургу шли стихийные антивоенные протесты. Никакой организации, просто куча народу с плакатами и без. Я тоже ходила, только очень боялась, что меня арестуют и я не смогу вывезти сына. Ему было 17 с половиной лет, он всего несколько месяцев до выпускного не доучился…

– Школу заканчивать пришлось уже тут?

– Да, сын доучивался в Шевах-Мофет в Яффо, там много русскоязычных преподавателей. Сейчас он в Университете в Беэр-Шеве на подготовительной программе «Олим ле-Академия». Учит математику, физику и программирование и собирается поступать дальше. У них пять часов ульпана в день, сейчас он готовится сдавать экзамен на уровень «гимель». Но пока ему сложно разговаривать.

Их там учится 48 человек 18-ти — 26-ти лет из России, Украины и Беларуси. У них очень сильный эмоциональный фон и исторический опыт, который они переживают вместе. Ребята из Украины читают новости про родственников, которым разбомбили дома. И, как я вижу, им сейчас не очень интересно общаться с людьми, не имеющими такого опыта. Никаких конфликтов между ребятами из России и Украины там нет. Кстати, сын начал учить украинский с 2014 года, когда я ходила на митинги против аннексии Крыма. Смотрел украинский стендап и слушал украинскую музыку. Сама я украинский, к сожалению, знаю очень плохо.

– Вы сказали, что в Израиле вам нравится — а что именно вас привлекает в стране?

– Думаю, дело в темпераментной средиземноморской культуре, способе коммуникации людей на улице. Многих европейцев это пугает, а для меня это родная стихия.

Я живу в «грузинском» районе Холона. Тут продают чурчхелу, хачапури, чачу и говорят по-грузински. Ты проходишь мимо кафе, здороваешься, тебя спрашивают про родственников. Я знаю про всех родственников владельцев кафе рядом с моим домом. Недавно мой сын поехал в Грузию повидать своих питерских друзей, так ему дали грузинскую сим-карту, чтобы иметь связь прямо в аэропорту. Такая поразительная культура взаимопомощи.

И при столь высокой эмоциональности уровень насилия в обществе очень низок. Здесь многократно меньше агрессии, чем я привыкла в России, по умолчанию. Даже на фоне недавних столкновений и разгона митинга в Тель-Авиве, хотя это и удручает.

– Почему выбрали Холон?

– Потому что хотела жить в Тель-Авиве, а Холон от него близко и при этом в два раза дешевле.

– К климату после Петербурга, наверное, трудно было привыкнуть.

– Обожаю эту погоду. Я, наверное, единственный человек, которому нравится Тель-Авив в августе. Фикусы, попугаи, летучие мыши, зайцы. Хотя, наверное, они – кролики. Здесь есть серия из четырех садиков, и в них живут зайцы. Которые на самом деле кролики.

– В общем, вы нашли свое место и никуда уезжать не хотите?

– Есть одна проблема – мне надо продолжать академическую карьеру. Она так устроена, что человек после защиты докторской несколько лет проводит на постдоке. И чем больше времени он там задерживается, тем сложнее найти потом постоянную позицию. Я защитилась в 2017 году, и через пять-десять лет мне будет намного сложнее устроиться.

– Но у вас ведь уже есть место в Университете Хайфы?

– Это временная работа в конкретном проекте, исследующем язык польских раввинов XVII века. И зарабатываю я на ней примерно половину того, что трачу в месяц. Еще я являюсь почетным исследователем в London’s Global University. Кроме того, выиграла стипендию Гумбольдта – буду делать проект по тем самым форма вежливого обращения в многоязычном сообществе.

Суть в том, что одни хасиды живут в Антверпене, где у их соседей в голландском языке есть и вежливое, и более неформальное обращение. Другие – в Америке, где все вокруг говорят на английском, в котором просто нет формы «ты». А третьи – в Израиле, где, наоборот, нет формы «вы». И я хочу понять, как наличие этих форм обращения в идише и иврите сказывается на использование хасидами внешних языков их окружения. Казалось бы, очень частный вопрос, ну кому какое дело до языковых особенностей разных хасидских общин? Но исследование позволит поставить его шире: какие модели вообще сильнее влияют на нас: культурные или языковые? Мы следуем за языком, которым пользуемся, или наши культурные практики диктуют правила языку?

В общем, либо я нахожу здесь академическую позицию и остаюсь в Израиле – либо не нахожу, и мне приходится искать ее в других странах. Этого я хочу гораздо меньше.

– Интересно, почему при возрождении иврита такая форма вежливого обращения не прижилась? И вообще, что это за иврит такой до Бен-Йехуды?

– Сложно сказать наверняка, возможно, сыграли роль социалистические взгляды строителей израильской государственности. Зачем эти формы, когда все обращаются друг к другу «хавер»? Вообще при кодификации современного иврита произошло значительное сокращение грамматического и морфологического инвентаря языка. Например, в ашкеназском иврите широко использовалось не семь, а восемь биньянов (глагольных форм). Восьмой – нитпаэль. Он похож на hитпаэль, но с дополнительным значением пассивности.

Сама «история возрождения иврита», языка, который якобы был мертв много веков, – это миф. Я не использую это слово в негативном ключе, государству нужны мифы. Сама будучи студенткой свято в него верила, а потом пошла в публичную библиотеку и увидела множество российских газет XIX века на иврите. С политической аналитикой, стихами, фельетонами и даже рекламой пасты «Колгейт».

– Получается, на иврите активно говорили в Российской империи?

– Все гораздо сложнее. На нем никогда не говорили, но постоянно писали. Это явление у лингвистов называется «диглоссия». Когда есть два языка: высокий и низкий. Высокий не является родным ни для кого, на нем не обсуждают бытовые вещи. Но мальчик в 14 лет уезжает учиться в иешиву и оттуда пишет родителям письма уже на иврите. Хасидский раввин говорит с учениками на идише, а они конспектируют на иврите. Это происходит совершенно автоматически. На иврите переписываются и с деловыми партнерами, потому что это серьезные мужские дела.

– Мужские? То есть женщины ивритом пользовались гораздо меньше?

– Да, женщины иврит знали обычно пассивно. Хотя в XIX веке были уже писательницы и журналистки. Например, Мириам Маркел-Мозессон. Но они были скорее исключением.

Люди, писавшие на ашкенозисе, вошли в пантеон израильской литературы. Прежде всего, конечно, Бялик и Черниховский. Еще были десятки классных модернистских поэтов, которые писали в начале XX века всякую сатирическую, эротическую, веселую лирику и даже высмеивали в стихах сионистов. Этот пласт культуры забыт и мало нам доступен, потому что ашкенозиса нет и читать на нем мы толком не умеем.

– Как это не умеем? Все же читают Бялика…

– Читают, но пропадает музыкальная сторона. Бялик писал силлабо-тоническую поэзию. То, к чему мы привыкли в России. Но если читать его стихи на современном иврите, то в них нет размера, а часто пропадает и рифма. К сожалению, фонетика этого языка описана процентов на восемьдесят. Когда мы вместе с специалистами по ашкенозису читали Бялика, то примерно каждую четвертую строчку не знали, как прочесть. А ведь Бялик был совсем недавно.

– Получается, этот язык полностью утрачен?

– Не совсем, определенную его разновидность сохранили самые ортодоксальные хасиды: Сатмар, Вижниц и другие в Европе и Америке. Эти ребята владеют историческим ашкенозисом. И, как сто лет назад, используют два языка. Эти общины – своего рода остров, где сохранился язык, который в других местах исчез. В науке это так и называется – «островная лингвистика».

– А в Израиле на нем больше никто не говорит?

– Он сохранился в хасидских общинах, хотя испытывает сильное влияние современного иврита. Живой пример – мой друг из Бней-Брака. Когда он решил уйти из хасидизма и пошел в армию, ему было довольно сложно перестроиться на современный иврит. А если другому моему приятелю из Лондона дать почитать газету «ХаАрец», он будет ее читать в ашкеназском произношении, потому что никакого другого иврита он не знает, и многое в ней ему будет непонятно, даже значение некоторых слов.

– Но светской поэзии у хасидов, конечно, нет?

– Конечно. Я очень хочу издать антологию ашкеназской поэзии. Для этого проекта надо отобрать 60-70 текстов на ашкенозисе. К каждому будет прилагаться английская транскрипция, дословный перевод и аудио чтения на ашенозисе. А потом я хочу выбрать десяток текстов и сделать с Псоем Короленко и другими музыкантами альбом, чтобы он вошел в музыкальную культуру. Под этот проект я в феврале 2022 года выиграла финансирование в Европейском университете в Санкт-Петербурге. Он был рассчитан на три года, а продлился всего три недели, потому что началась война. Теперь большинство знакомых мне российских гебраистов живут в Израиле.

Никита Аронов, «Детали». Фото: Андрей Шахновский √