Далеко не все солдаты ЦАХАЛ получают необходимую психологическую помощь

«Это останется между нами», «Я посажу тебя в тюрьму» и «Это пустая трата времени» — вот лишь некоторые из ответов, которые получали солдаты, просившие командиров направить их к военному психологу. Газета «ХаАрец» провела расследование и выявила опасную практику, при которой армия оставляет психологически травмированных бойцов один на один с их мыслями.

Это был теплый день. Небо было ясным, птицы пели. Если не считать звуков вокруг, обстановка напоминала идиллическую картину. Пять солдат из бригады Голани стояли у одного из кибуцев на северной границе и молча смотрели вдаль. Их взгляд устремлен на дома какого-то южноливанского поселка. Эти бойцы только что завершили боевое задание и, вопреки приказу, стояли открыто, подставляя себя под угрозу.

«Честно говоря, мы не боялись, — рассказывает Ноам (имя изменено, как и у остальных героев статьи). — Мы постоянно шутили, что война — это как нарды. Ты можешь быть лучшим солдатом в мире, но если тебе выпадают плохие кубики, все заканчивается».

И тут кто-то в «Хизбалле» решил «кинуть свои кубики». Раздался тонкий свист. «Снаряд попал в дом рядом с нами, но мы даже не успели пригнуться, — вспоминает Ноам. — Я помню, как мое сердце бешено колотилось. Я был уверен, что умираю».

На первый взгляд, ничего не произошло. Никто не пострадал. «Все быстро вернулись к обычным шуткам, но я чувствовал, как все вокруг сжимается», — продолжает он. Через несколько часов, страдая от головокружения и постоянного страха, он набрался храбрости и обратился к командиру своего взвода.

«Я попросил направить меня к  военному психологу, но он начал говорить вещи вроде «Это Голани, тут все сумасшедшие, но только слабые идут к психологу». Когда я начал настаивать, его улыбка исчезла, и он принялся угрожать мне», — рассказывает Ноам.

Это случилось в мае прошлого года, спустя полгода с начала войны. Все это время ЦАХАЛ гордился проведенной «революцией» в области психологической помощи. Армия сообщала о расширении числа военных психологов до тысячи, создании центров для работы с посттравматическими симптомами и запуске горячей линии психологической поддержки.

Но в реальности, вдали от коридоров Кирии и больницы Тель ха-Шомер, картина выглядит иначе. Газета «ХаАрец» поговорила с солдатами, офицерами и специалистами в области психического здоровья. Они рассказали о случаях, когда командиры отказывали солдатам в доступе к психологической помощи во время войны.

Почему командиры отказывали в помощи?

Согласно свидетельствам, некоторые командиры делали это из-за нехватки личного состава в боевых частях, что усложняло выполнение задач. Другие исходили из устаревших представлений о психическом здоровье.

Случай Ноама отражает сочетание обеих проблем. По словам солдата, его командир, офицер в звании лейтенанта, обвинял его в симуляции и в том, что он якобы пытается получить освобождение, чтобы уехать домой: «Он обвинил меня в предательстве товарищей и сказал, что из-за меня им придется больше работать, а если я получу освобождение, никто из них не сможет пойти домой. В конце он сказал: „Это останется между нами. Если ты обойдешь меня и пойдешь к командиру роты, я клянусь, что найду способ посадить тебя в тюрьму. Не смей этого делать, для меня это красная линия”».

Эти слова стали частью общей проблемы, когда в армии одновременно заявляют о прогрессе в области психического здоровья, но на практике бойцы сталкиваются с отсутствием реальной поддержки.

Разговор с угрозами сделал свое дело

«Разговор с угрозами сделал свое дело, и вместо того, чтобы обратиться к специалисту, я пошел на очередное дежурство в одной из импровизированных охранных точек в кибуце», — рассказывает Ноам.

«Я сидел там ночью, вокруг была полная тишина», — вспоминает он. Спустя некоторое время мысли начали накрывать его. Страхи, переживания, разговор с командиром — все вернулось. «Это сломало меня. Он заставил меня почувствовать себя ничтожеством. Я помню, как смотрел в ствол оружия и думал о том, как лучше покончить с собой. Я раздумывал, куда лучше выстрелить — в голову или в грудь, и как точнее прицелиться. Я вынул магазин, разрядил оружие и начал экспериментировать».

В какой-то момент его сменил товарищ по подразделению. «Он закричал: «Что ты делаешь?» Я тут же придумал оправдание, сказал, что чищу оружие. Сейчас это кажется глупым, но если бы он тогда не пришел, то не знаю, чем бы все закончилось. Тогда я чувствовал, что у меня нет причин продолжать жить, я хотел умереть».

Нежелание командиров признавать проблему

Ноам никому из своих командиров не рассказал эту историю, только нескольким друзьям. Через несколько месяцев он понял, что больше не справляется, и попросил перевести его на вспомогательную должность.

«Мне создавали проблемы, называли ‘тряпкой’, но в конце концов поняли, что держать меня насильно невозможно. Сейчас я вроде бы в порядке, но боюсь, что всё может вернуться. Иногда ночью мысли снова всплывают. Может быть, однажды у меня хватит смелости начать терапию, но пока я не готов».

Системный кризис поддержки бойцов

Резервист, военный психолог и социальный работник, который общался с «ХаАрец», поделился своим опытом: «Еще в начале войны я встретил командира батальона, который прямо предупредил меня: «Даже не вздумай внушать моим солдатам пораженческие настроения». Он утверждал, что психологическая помощь делает бойцов слабее и повышает риск их гибели в бою. «Сейчас время для мести и победы, а не для жалоб», — добавил он с презрением. Остальные офицеры смеялись. Я был ошеломлен и не мог ничего сказать».

Такая ситуация характерна не только для обычных боевых бригад. Например, бывший командир элитного подразделения «Маглан» Авиаэль Балхасан в первые полгода войны запрещал своим солдатам участвовать в групповых психологических сессиях.

«Для него это было не в приоритете, — говорит один из офицеров подразделения. — Он считал, что главное — выполнение боевых задач». Только после того как ЦАХАЛ обязал все подразделения проходить такие сессии, Балхасан уступил.

Долгосрочные последствия для солдат

Доктор Лея Шалеф, бывший руководитель отдела психологии в ВВС Израиля, объясняет:

«Командиры должны понять, что психологические проблемы не исчезают сами по себе, они лишь накапливаются».

По ее словам, чувство, что командир игнорирует переживания солдат, наносит им больший вред, чем сама травма: «Если солдат переживает кризис и сталкивается с обвинениями вместо поддержки, это вызывает у него чувство вины, стыда и отчаяния».

Она подчеркивает, что такие проблемы можно было бы решить с помощью своевременной помощи — бесед с психологом или короткого отдыха. Но вместо этого они превращаются в травмы на всю жизнь: «Такие солдаты могут остаться психологически ранеными навсегда».

Кроме того, равнодушие командиров подрывает единство и моральное состояние подразделений. «Солдаты не захотят обращаться к командиру, который выражается так жестко, а это значит, что он не сможет понять, что происходит с его людьми».

«Как в фильме ужасов»: истории солдат, которых лишили психологической помощи

Субботнее утро, телефонный звонок. На экране высвечивается имя одного из командиров Ури. «Нужно срочно выехать на сборный пункт на юге, идет война», — коротко сообщает он. Даже спустя год последовательность событий для Ури остается туманной, будто все заключено в черный ящик, ключ от которого потерян.

«Я помню грохот автоматных очередей, взрывы, запах смерти», — вспоминает он. — Тела были повсюду — мирные жители, полицейские. Кровь, много крови. Это было как сцена из фильма ужасов».

Его подразделение направили в приграничные кибуцы на севере сектора. «Мы шли от дома к дому в Яхини, Натив а-Асара и в Яд-Мордехае. Я помню противотанковые ракеты, автоматные очереди, но тогда я об этом не думал, а просто радовался, что остался жив».

Но когда пыль осела и началась подготовка к наземной операции в Газе, Ури понял, что больше не может. Внутри него что-то сломалось. Он попросил поговорить с военным психологом.

«Мой командир роты сказал: «Ты встретишься с ним один раз — и идешь в Газу». Будто это могло меня „исправить”», — рассказывает Ури. После короткой встречи психолог рекомендовал не отправлять его в Газу, но командир решил иначе.

«Он сказал мне: «Ты вообще понимаешь, что говоришь? Ты предаешь свою страну, своих товарищей. Я устрою тебе трибунал, когда вернусь». Он угрожал тюрьмой. Ему было все равно, что я переживаю, главное — «двигаться вперед».

Ури настоял, что больше не может. Его не отправили в Газу, но и никакой помощи он не получил. Его перевели на базу Сде-Тейман, своего рода «ссылку» для солдат, которые не вошли в сектор.

«Я провел там недели, ничего не делая. Мне даже не разрешали пользоваться телефоном», — рассказывает он. «Там все обострилось, и мое состояние ухудшилось. Казалось, что меня оставили там специально, чтобы я сломался и согласился вернуться. Никому не было до меня дела. Я чувствовал себя самым одиноким человеком на свете. Моя голова просто „сломалась”».

Только через месяц он снова встретился с психологом. «Она сказала мне, что нужно просто глубоко дышать, — вспоминает он. — Она говорила: «Какая проблема? Может, тебе стоит больше тренироваться». Эти слова только усиливали мое чувство боли».

Помощи он так и не получил. Только в конце декабря 2023 года он встретился с другим психологом, который направил его к психиатру. Тот немедленно освободил его от службы.

Но даже после демобилизации все осталось прежним

«На следующий день после демобилизации мне позвонил мой командир и сказал: „Как ты мог нас бросить? Как ты посмел предать своих товарищей?”» — рассказывает Ури. Сегодня он официально признан страдающим от посттравматического синдрома, но одна травма продолжает преследовать его.

«Я избегаю встреч с моими товарищами по подразделению, чтобы случайно не столкнуться с ним — моим командиром. Я не могу смотреть ему в глаза. Это не чувство вины, это что-то гораздо хуже. Я чувствую пустоту, будто кто-то нажал в моей голове кнопку радости и перевел ее в режим „выключено”»,

Когда давление перевешивает

Йотам, водитель танка из 401-й бригады, не смог выдержать давления. Несколько дней спустя после гибели друга его отправили на рейд в южный сектор Газы.

«Я чувствовал, что просто не могу. Мне нужно было несколько дней, чтобы прийти в себя», — говорит он. Но командир сказал, что психолога он сможет увидеть только после выполнения задания, потому что «это долг перед страной».

Он подчинился. «Помню, как в какой-то момент я разогнал танк на полной скорости, без всякой военной цели. Я думал: может, так все закончится? Может, лучше, чтобы в меня попала противотанковая ракета? Пусть все запомнят меня героем, а не трусом, который не справился».

Его мысли прервал голос командира по рации. «Я собрался, вспомнил, что отвечаю за своих людей, и понял, что несправедливо подвергать их опасности из-за меня».

Травма дома

Другой солдат из парашютной бригады тоже искал помощь. «Я попросил встретиться с психологом, но командир предложил просто немного отдохнуть», — вспоминает он.

«Когда я вернулся домой, я закрылся в своей комнате и не мог перестать плакать. Даже не знаю, что стало триггером, может, просто накопившееся напряжение. Через несколько часов я попросил брата забрать мое оружие, потому что боялся, что что-то случится».

А потом он случайно уронил тумбочку на руку и оказался в больнице. «Мы называли это «удачное ранение» — оно оставляет тебя дома, но не причиняет серьезного вреда».

Оставленный один на один с оружием

Был вполне обычный понедельник на тренировочной базе парашютной бригады. Шария и его товарищи готовились к «неделе выживания», где единственной гарантией было то, что все будет непредсказуемо. Шария представлял, как командиры бросают в него дымовые гранаты или заставляют снова и снова отжиматься. Но звуки, которые он начал слышать, исходили не от командиров, а изнутри — из его собственного разума.

«Я был уверен, что схожу с ума, что теряю контроль над собой, — вспоминает он. — Сегодня я знаю, что это были панические атаки и суицидальные мысли, но тогда я не мог это понять».

Шария обратился к  командирам и рассказал им о своих чувствах, но они нарушили все предписания, регламентирующие обращение с солдатом в состоянии психической нестабильности.

«Я был в крайне тяжелом состоянии, а они просто оставили меня в полевом лагере, — говорит он. —Да, они забрали мое оружие и поместили его в оружейную, но ночью заставили меня охранять его в одиночку. Это было пыткой».

Как он вспоминает, оружие ему вернули еще до того, как он смог встретиться с военным психологом. Прошла целая неделя, прежде чем он впервые встретился с психологом, который диагностировал у него так называемые «трудности адаптации».

«Я вышел с ощущением, что все в порядке, что  смогу продолжать службу в боевой части без проблем».

Но вскоре все вернулось. Голоса в голове снова усилились, и он снова попросил встречи с психологом. Однако на этот раз ему пришлось ждать еще месяц. Все это время он выполнял рутинные задания в штабе.

«Я занимался прополкой травы, ходил с оружием, которое брякало у меня на ноге и лишь усиливало мысли, что лучше бы я покончил с этим. Суицидальные мысли становились все сильнее».

Со временем Шария понял, что вероятность его возвращения в боевую часть исчезает, но он все еще хотел продолжать службу в значимой роли. Его запрос остался без серьезного ответа.

В один из дней заместитель командира роты вызвал его на разговор. «Он сказал мне: «Тебе просто нужно идти напролом, пробивать головой стену». Я ответил: «А если голова разобьется, а не стена?» Он даже не понял, о чем я».

После двух месяцев изнуряющей штабной работы Шария перевели в подразделение связи. Но и это не решило его проблемы. Во время одного из увольнительных домой он смешал десять таблеток «Клонекса» с алкоголем.

«После этого случая и еще нескольких хаотичных эпизодов я понял, что если хочу жить, то должен покинуть армию».

Так он и сделал.

Что могло быть иначе

Сегодня, спустя несколько месяцев, Шария убежден, что все могло сложиться иначе.

«Я ожидал от командиров одной простой вещи — понимания, — объясняет он. — Почему, когда солдат приходит с физической травмой, ему сразу оказывают надлежащую помощь, а если он обращается с психическими проблемами, на него смотрят иначе? В конце концов, мы же все еще дети».

Высшие чины службы психологической помощи в армии подтвердили газете «ХаАрец», что во время войны им пришлось рассматривать несколько случаев, когда командиры ограничивали солдат  в доступе к психологической помощи.

В армии утверждают, что это редкость, но признают, что срочники неохотно сообщают о таких инцидентах, опасаясь негативной реакции со стороны командиров или сослуживцев. Поэтому общая картина, доходящая до старших офицеров, остаётся далеко не полной.

Скрытые цифры

Военные психологи, беседовавшие с «ХаАрец», отмечают, что во время войны они сталкивались с солдатами, особенно молодыми, которые отказывались разговаривать с ними из-за страха испортить свою репутацию среди товарищей по подразделению. «Мы наблюдаем снижение масштабов этой проблемы по сравнению с прошлыми годами, — поясняет один из психологов. — Но время от времени все же встречаем солдат, которые категорически отказываются говорить».

Некоторые из них, по словам экспертов, предпочитают обращаться за помощью в невоенные организации, чтобы их обращения не становились известны командирам и не фиксировались в армейских записях. В некоммерческой организации «Саар», которая предоставляет анонимную психологическую помощь, сообщили, что за время войны количество обращений от молодых людей в возрасте 18–20 лет выросло на 172% по сравнению с довоенным периодом.

«Это серьезное увеличение, — объясняет директор организации Инбар Шенфельд. — Оно может быть связано с тем, что солдаты не получают необходимой помощи в армии или стесняются о ней просить».

Другие данные подтверждают, что последствия войны принесут государству беспрецедентное количество случаев психических травм. В ответе на запрос армия признала, что с 7 октября 2023 года до конца марта 2024 года 3,535 солдат были признаны непригодными к службе из-за психического состояния. Кроме того, тысячи солдат были вынуждены покинуть боевые части из-за психологической перегрузки.

Министерство обороны также сообщает, что со дня «Черной субботы»  было зарегистрировано около 6500 новых случаев психических травм среди военнослужащих, помимо тысяч пострадавших в предыдущих войнах. По прогнозам министерства, в ближайшие годы к ним добавятся еще тысячи, возможно, даже десятки тысяч человек, которые будут добиваться признания своих травм.

Но остается еще одна проблема — неучтенные данные. “Сложно определить масштаб проблемы, — признаётся один из военных психологов. — Но очевидно, что армия не имеет полного представления об истинных масштабах. Это неизбежно, когда солдаты боятся говорить из страха перед реакцией командиров или осуждением товарищей».

Если эти проблемы остаются незамеченными, увеличивается риск роста числа самоубийств как среди действующих, так и среди бывших военнослужащих. Согласно данным, представленным армией на прошлой неделе, в 2024 году 21 солдат покончил с собой, в то время как в 2023 году таких случаев было 17, что выше среднего показателя в 12 самоубийств в год за последнее десятилетие.

Армия связывает рост числа самоубийств с увеличением численности военнослужащих, особенно в резерве. Действительно, из 28 случаев самоубийств, произошедших во время войны, 16 совершили резервисты.

При этом, как стало известно «ХаАрец», представленные армией данные не являются окончательными, поскольку некоторые случаи смерти все еще расследуются военной полицией, и после завершения проверок они могут быть классифицированы как самоубийства.

Более того, армейская статистика вовсе не учитывает бывших военнослужащих, которые уже сняли форму. Согласно исследованию «ХаАрец», в прошлом году девять бывших солдат, страдавших от психических проблем, покончили с собой. Их семьи утверждают, что эти проблемы возникли из-за службы в армии. Для сравнения, в 2023 году таких случаев было четыре.

Четверо из девяти бывших солдат, совершивших самоубийство в этом году, участвовали в боях в секторе Газа. Армия признает, что затянувшаяся война и беспрецедентная нагрузка, которая ложится на бойцов, стали одними из факторов роста числа суицидов.

Большинство солдат, совершивших суицид, не получали помощи до трагедии

Проверка, проведенная «ХаАрец», показала, что многие из тех, кто покончил с собой, не получали психологической помощи до этого. Например, такой случай произошел с Владиславом Сергеенко, 31-летним резервистом, который в ноябре прошлого года повесился на территории  военной базы.

«Мой брат был призван на резервную службу в начале войны. Он вернулся летом, и мы заметили изменения в его поведении. В семье начались конфликты, потому что он стал очень нервным, — рассказала его сестра Елена на одном из заседаний кнессета в прошлом месяце. — В июле я позвонила на горячую линию Министерства обороны, чтобы попросить о помощи для него. Оператор записала все данные, и до сих пор я жду, чтобы со мной связались».

Ответ пресс-службы ЦАХАЛа:

«ЦАХАЛ обязуется предоставлять психологическую помощь своим военнослужащим и придаёт этому большое значение. Если такая помощь не оказывается, это серьёзное нарушение и противоречит армейским правилам. С начала войны действует инструкция, обязывающая проведение психологической обработки боевых переживаний в рамках ротаций в боевых подразделениях. Случаи, упомянутые в статье и переданные нам с подробной информацией, были проверены и обработаны. Если поступят дополнительные индивидуальные случаи, они также будут обработаны в соответствии с протоколами.

Боевые бригады и подразделения ЦАХАЛа с начала войны прошли десятки сессий психологической помощи. Все бойцы проходят работу с переживаниями и подготовку к демобилизации до завершения службы. Также командиры ЦАХАЛа проходят семинары и обучение для выявления признаков психологической нестабильности, чтобы повысить осведомлённость и предоставить инструменты для помощи.

Горячая линия психологической помощи Медицинского корпуса доступна для срочников и резервистов круглосуточно, ее обслуживают военные психологи. Номер: *6690, добавочный 3. По другим вопросам, связанным с военной службой, можно обратиться к офицеру по жалобам общественности по номеру 1111, добавочные 5 и 4″.

Том Левинсон, «ХаАрец» Фото: Элиягу Гершкович ∇