Возмездие неотвратимо – или российским военным преступникам нечего бояться?

С начала войны в Украине множатся свидетельства преступлений российских военных. Но насколько действенны практики возмездия в современном мире? Велика ли вероятность, что после войны российские генералы и солдаты, пропагандисты и наемники, путинские бизнесмены-«кошельки» и владельцы предприятий ВПК пойдут под трибунал?

– Практика есть. Основных способов [наказать преступников] четыре, – говорит «Деталям» Анна Нейстат, директор программы Docket («Досье») в фонде «Справедливость», созданном Амаль и Джорджем Клуни. – Во-первых, подобные режимы не вечны, и бывает, что в самой стране после смены политического курса преступников привлекают к ответственности. Подобные процессы идут в Конго, Либерии, Руанде. После югославского трибунала в странах бывшей Югославии тоже до сих пор продолжаются процессы.

Во-вторых, Международный уголовный суд (МУС) создан именно для подобных случаев. Но с некоторыми оговорками: МУС занимается только делами вышестоящего командования. Туда иногда попадает командир среднего звена, но в большинстве случаев – не рядовой, спустивший курок. А также МУС, как правило, рассматривает дела только из тех стран, которые ратифицировали Римский статут. Украинское расследование МУС смог взять в виде исключения, потому что Украина сама еще после оккупации 2014 года пригласила его расследовать совершенные преступления. Но этот суд не может рассматривать такое преступление, как агрессия: для него необходимо, чтобы обе страны ратифицировали статут.

Третья обсуждаемая возможность – создание специальных трибуналов. Такие были созданы по Руанде и Югославии, а в Камбодже и Сьерра-Леоне действовали гибридные, смешанные трибуналы. У них разные форматы. В принципе, отчасти идея Международного уголовного суда заключается именно в том, чтобы избежать необходимости создания таких трибуналов. Но, поскольку в случае с Украиной такое преступление, как агрессия, не подпадает под юрисдикцию Международного уголовного суда, обсуждается создание международного трибунала по агрессии.

Четвертое – то, чем занимаемся мы. Это дела по так называемой универсальной юрисдикции. По ряду преступлений – военным, против человечности, геноциду, агрессии и еще некоторым – третьи страны могут открывать дела, вести следствие и уголовное преследование, привлекать виновных к ответственности. 

Теоретически такое возможно более чем в 170 странах, на практике же происходит далеко не везде. И даже там, где можно, много ограничений. Например, во Франции ведут только дела, в которых потерпевшими в Украине проходят французские граждане. Таков французский закон. Но есть страны с универсальной юрисдикцией, которым не важны ни национальность, ни места проживания потерпевшего и преступника, если преступление подпадает под достаточно серьезную категорию.

– Такого рода дела возможны только после поражения России?

– Нет. Сирия – классический пример. Война там продолжается, ни о каком военном поражении [одной из сторон] речь не идет. Но не так давно в Германии осудили двух офицеров за пытки и другие преступления против человечности.

Известен пример Судана. Против президента аль-Башира было вынесено обвинение Международным уголовным судом. Понятно, что пока он и его партия были у власти, ничего реально сделать было нельзя. Но как только ситуация изменилась, Судан оказался готов его выдать. Так что [для России] возможен и такой сценарий.

Что касается чинов помельче, гражданских и военных, то они могут быть арестованы и переданы суду, если будет выдан международный ордер на их арест. Этого мы добиваемся сейчас. Такие ордера могут выдать или МУС, или Германия, Словакия и другие страны. Дальше по международным договорам об экстрадиции [их можно будет взять], если они поедут отдыхать, например, в Турцию или в Дубай. Опять же все будет зависеть от политической конъюнктуры на тот момент между, например, Турцией и Россией – но с правовой точки зрения они могут быть выданы и привлечены к суду.

– Каждый раз, когда ведется судебный процесс, множатся сомнения в его объективности. Ждет ли такая ситуация возможные трибуналы по России?

– Идеала нет. Придумана некая система, и она несовершенна в своих проявлениях. Но все международное юридическое сообщество работает над созданием гарантий того, что этот трибунал будет объективным.

В частности, в Украине мы имеем дело с уникальной ситуацией: власти этой страны начали масштабное расследование с первых дней войны. Такого не было ни в Сирии, ни в Йемене, ни в Афганистане, ни в одном из тех конфликтов, над которыми я работала в последние 20 лет. Это важно, ведь если события происходили много лет назад, то уже практически невозможно собрать доказательства – кроме свидетельских показаний, которые по прошествии времени теряют ценность.

Украинцы ведут колоссальную работу: по данным двухнедельной давности, было открыто 65 тысяч уголовных дел, а сейчас, наверное, еще больше. Понятно, что такое количество дел просто физически не может быть рассмотрено – на это ушел бы миллион лет, если двигаться стандартными темпами прокуратур. Но сейчас возможности расследовать [преступления] совершенно иные, чем 15 лет назад. Другое качество материалов: спутниковые съемки, анализ социальных сетей и так далее. С такими доказательствами сложнее спорить, и в сочетании с традиционными методами – допросами свидетелей, осмотром мест происшествий – можно создавать более объективную картину.

Процесс в Украине всегда будет рассматриваться как суд победителя. И предложение в том, чтобы трибунал стал гибридным или вообще международным. Тогда лидером в нем будет не Украина, не страна-победитель. Такой суд должен иметь санкцию Генеральной Ассамблеи ООН, чтобы представлять позицию международного сообщества и международной юриспруденции.

Конечно, когда дело дойдет до судов, необходимо обеспечить всех подсудимых адекватной защитой, как было в Нюрнберге и в других процессах в МУС, который выносил и оправдательные приговоры или сниженное наказания по сравнению с тем, которого требовала прокуратура.

И правозащитные организации, и органы правосудия сейчас вынуждены разгребать в том числе мифологию. Агрессия сама по себе – одно большое преступление, но по конкретным делам, с которым мы сталкиваемся, масштабы и характер оказываются зачастую совершенно иными, чем они представлены в прессе. Например, с первых дней войны очень много говорили о бомбежках школ. Есть ужасающие фотографии. Но документировать атаки на школы как военные преступления сложнее, потому что в них ни учеников, ни учителей не было с 24 февраля. Они использовались как военные базы и украинскими, и российскими военными. А где [украинцам] еще было располагаться? Они не очень были готовы к полномасштабной военной агрессии. Поэтому существует такое понятие, как легитимные военные цели.

Я очень хочу, чтобы меня правильно поняли: в Украине совершается такое количество преступлений, что нет никакой необходимости преувеличивать и дорисовывать. Понимаю, зачем это делается: с точки зрения почти легитимной военной пропаганды. Понятно, что необходима поддержка, необходима симпатия международного сообщества. Объяснимо. Но проблема в том, что когда дойдет до суда, то именно из-за таких небольших мелочей (были на крыше этой больницы украинские наводчики или не были?) может развалиться все дело. Так устроен уголовный процесс: как только подвергается сомнению один факт, начинает подвергаться сомнению дело в целом.

– Россия периодически обвиняет Украину в том, что и Украина совершает военные преступления. У вас есть данные об этом?

– У нас данных об этом нет. Конечно, не бывает чистых войн, и нарушений международного права избежать сложно. Но я общалась с большим количеством украинских военных, а также с некоторыми российскими дезертирами, и все указывают на то, что в украинских войсках проводятся тренинги по международному гуманитарному праву. Они полностью обучены.

Повторю, исключить, что такие нарушения происходят, нельзя, но у меня после восьми месяцев работы по Украине нет ощущения, что они системны. В отличие от происходящего на российской стороне.

Мы начали работать с первых дней [вторжения]. У нас статус правозащитной организации. Программа, которой руковожу я, занимается не только в Украине, а по всему миру сбором доказательств наиболее серьезных военных преступлений и преступлений против человечности. Уже готовы несколько дел. Надеюсь, в ближайшие месяцы мы сможем передать полные досье в национальные прокуратуры в Германии, Франции, Словакии и других странах, где такое возможно.

Эти досье – полностью завершенные расследования с показаниями свидетелей, кадрами спутниковой съемки, с определением не только использованных систем вооружения, но и всей командной цепи. Потому что мы тоже стараемся сосредоточиваться не только на тех, кто нажал кнопку. Особенно в таких ситуациях, как атака на Винницу или Сергеевку, или в том, что произошло в Днепре несколько дней назад, – тут командная ответственность абсолютно необходима, и нужно увидеть всю цепочку вплоть до командиров подразделений, дивизий и далее. Наша задача в том, чтобы немецкая прокуратура, посмотрев на такое досье, сочла возможным открыть уголовное дело против конкретных подозреваемых. Они сейчас в Германии не находятся, но если будет выдан международный ордер на арест, то в будущем могут быть выданы.

Чем больше будет таких дел (а мы стараемся открыть их как можно больше), тем сильнее станет осознание того, что возмездие если не необратимо, то возможно. Потому что сейчас такого осознания нет вообще. Для командира среднего звена шанс оказаться в Гааге, в общем, минимален. Но для них есть другие суды, в которые мы надеемся их заполучить. К счастью, у нас хорошие отношения со множеством европейских прокуроров. Они доверяют нашей информации, готовы с нами работать.

Кроме того, мы являемся представителями потерпевших, работаем с местными адвокатами либо представляем жертв напрямую и стараемся добиваться не только наказания виновных, но и компенсаций. Это очень важный вопрос, касающийся не только военных или гражданских чиновников, но и бизнеса вокруг этой войны. То есть все, кто производит ракеты, самолеты, обеспечивает их топливом, выплачивает зарплаты частным военным компаниям, – все эти люди и компании, «крупные рыбы», несут непосредственную ответственность, и с них реально получить компенсацию, в отличие от, например, командира подлодки.

В этой же категории одно из больших направлений нашей работы – пропагандисты. По сравнению с тем, что происходит сейчас, «Радио тысячи холмов» (подстрекавшее к геноциду в Руанде; его сотрудники затем были приговорены трибуналом к различным срокам заключения, вплоть до пожизненного, а суд над владельцем продолжается сейчас. – Прим. «Деталей») – прошлый век. В прямом и переносном смысле слова. То, что творится сейчас в Украине, непосредственно связано с трансляциями российских СМИ. И эти люди должны нести самую серьезную ответственность.

Плюс они немножко более доступны, потому что, в отличие от упомянутого командира, время от времени путешествуют по миру, имеют недвижимость и активы за рубежом. Как выяснилось, есть целый ряд интересных способов привлечь их к ответственности. В уголовных кодексах ряда восточноевропейских стран по-прежнему есть статья «пропаганда войны». Осталась еще со времен после Второй мировой. Это значительно более простой состав [чем доказывать подстрекательство к геноциду], и по нему, мне кажется, многие из пропагандистов могут быть привлечены. 

– Какие трудности ждут нас на пути к трибуналу?

– Во-первых, суды и трибуналы будут разные, а главные подозреваемые у них, в конце концов, окажутся одни и те же. Значит, нужно будет решить вопрос юрисдикции: кто получит президента, министра обороны и прочих?

Второй момент: чтобы преодолеть дипломатический иммунитет, такому трибуналу понадобится санкция Генеральной Ассамблеи ООН. Будет ли она получена? Это вопрос. Нам кажется, будто весь мир поддерживает Украину, но на самом деле это не совсем так. Я сталкиваюсь с очень серьезной оппозицией стран Африки и Ближнего Востока. Одни говорят: а где вы все были, когда нас тут убивали и резали? В общем, справедливо. У других особые отношения с Россией – таких меньшинство, но они тоже есть. Потому неясно, как пройдет голосование в Генеральной Ассамблее.

Третья трудность – затраты. Такие трибуналы в прошлом продолжались долго и стоили огромных денег. А результаты, к которым они привели, по сравнению с затратами весьма скромны. Возможно, сейчас все будет проще, потому что состав преступления уже довольно очевиден.

Но, пожалуй, самая большая проблема в том, что трибунал едва ли поддержат США. Это может стать абсолютным камнем преткновения. Да! У США проблема и с МУСом, и с агрессией – конкретнее, с трибуналом по агрессии. Ведь нельзя исключить, что в какой-то момент кто-нибудь не предложит создать подобный трибунал, например, по вторжению в Ирак. И для Великобритании эта тема тоже неудобна. А без поддержки США представить себе такой трибунал очень сложно.

Так что целый ряд вопросов в этом году будут активно обсуждать на разных уровнях.

Можно ли привлечь кого-то за именно за преступление агрессии, если трибунала не будет? В принципе, примерно у 50 стран в УК вписано такое преступление, но есть проблема с дипломатическим иммунитетом. Заполучить, например, президента Путина в страну, где такое преступление может расследоваться, например в Польшу, будет довольно сложно. То есть нужно придумать какие-то способы обойти дипломатический иммунитет.

Нателла Болтянская, «Детали». AP Photo/Roman Chop
В тескте: международный суд в Гааге. Фото: AP / Peter Dejong√