Вера Полозкова: Когда «спецоперация» закончится провалом, они пойдут добивать «внутреннего врага»

Вера Полозкова: Когда «спецоперация» закончится провалом, они пойдут добивать «внутреннего врага»

Вера Полозкова, начав когда-то с публикаций в «Живом Журнале», стала известнейшим поэтическим голосом своего поколения еще в 2000-е годы. Она пробовала новые жанры, выпускала книги и музыкальные альбомы, много выступала и много путешествовала. Теперь, заявив о своем неприятии политики Путина, Полозкова покинула Россию.

«В моей стране больше нет политики, журналистики и никаких правовых институтов. Есть только зверская война против ближайших соседей, есть худший за 30 лет экономический кризис и пропаганда в лучших традициях Геббельса», ­– написала она в своем обращении в социальной сети. «Детали» встретились с ней в музее еврейского народа  АНУ, на Форуме «СловоНово» в Израиле, где она читала свои стихи, в том числе новые. В них отразились война и боль за украинских друзей.

–В 2015 году вы писали, что мечтаете построить дом. А сейчас?

– Мы уехали в Индию, потом я приехала работать на Кипр и в Израиль, поехали в Грузию… Там мне невозможно оставаться. Попробую жить на Кипре.

Я никогда не жила в чужой стране. И поняла за эти три месяца, что легко не будет. Дети пока не очень понимают, что это значит — не вернуться в Москву. Мой средний сын не ожидал, что это не путешествие. А моя мама осталась в Москве, она практически не транспортабельна.  Пока не знаю, куда ее вытягивать. Дети в Грузии, там их отец (Вера – мать троих детей, с мужем они в разводе – прим. «Детали»), я на Кипре и в Израиле. Самое важное, что у меня есть друзья.

Дома как такового у меня не было. Я всю сознательную жизнь путешествую, вижу в этом важный способ расти, но никогда не думала уезжать. Когда появились дети, стало понятно, что я останусь в России и хочу, чтобы они учились в русских школах, поступали в университеты… Это все нас застало посреди мирного быта. Мои младшие дети пошли в детский сад в первый день войны. Одному два, другому четыре года, я наконец нашла детский сад… чтобы через три дня забрать их и улететь.

– Но ведь политическая атмосфера сформировалась не одномоментно? Эта ситуация нарастала.

–  Мы все время думали: когда наступит предел? И быстро узнали, когда он наступил. Когда началась война.

У меня в Украине много друзей. Моя подруга волонтер, она собирает деньги на тактическую медицину — костные катетеры, вакуумные аппараты для гниющих ран — появляется в сети и радостно сообщает: «Нам прислали новые противогазы с фильтрами, которые удерживают зарин, представляете?» И вдруг у нее меняется лицо, и она говорит: «Как мы дожили до этого? Зарин… Сейчас я поплачу и вернусь». Вот в таком режиме.

– Как вы себя определяете? Поэт? Поэтка, может быть?

– Поэткой была только Горбаневская, и у нее нельзя забрать ее высокого титула. Я люблю слово «поэт», не думаю, что оно нуждается в феминитивах. Я вообще считаю, что такие вещи не должны делиться на женское и мужское, как и все искусство. То же самое и с термином «национальное искусство». Если это искусство – оно наднациональное и принадлежит всем.

– Вы наблюдали, что творится с людьми в Москве. Как происходит разделение, которое мы видим?

– Мне не так страшны люди, которые славят русское оружие, зигуют и восхищаются тем, что мы «показываем миру кузькину мать». Они хотя бы в реальности пребывают. А есть совершенно невозможный пласт людей, которые говорят: «Давайте не будем о плохом говорить, пожалуйста. Ну, мы же так хорошо сидим. Я вот пальтецо себе купила весеннее, всегда мечтала о таком». И у меня мороз по коже: либо я схожу с ума, либо с человеком что-то не то. Потому что у нас треснул мир под ногами, и в эту трещину летит все, что мы знали, строили, любили, собирались делать. Школы, куда должны были пойти дети, дома… все.

Я готова спорить, но сейчас уже все заняли свои позиции, никого не переубедишь, не откроешь глаза, все разделились. Мне повезло, что мама у меня в сознании, всегда сравнивала источники информации. Жалко, что по нашим старикам эта ситуация бьет физически, они просто «складываются». Родители моих друзей умирают сейчас от горя.  Вот ты рос послевоенным ребенком, наблюдал, как страна из чудовищной разлуки, голодухи, ужасов утраты, скорби, поднимается, и вдруг… Мама говорит: «Почему они не дождались, когда я умру? Потому что я все это уже читала: я дословно читала эти тексты». Она еще помнит Сталина, ей было 7 лет тогда.

– Вы работали в театре с режиссером Эдуардом Бояковым. И понятно, где он сейчас.

– Да, он доверенное лицо Путина.

– Это было очевидно и тогда, когда вы с ним работали?

– После Крыма мы перестали общаться. А когда-то и общались, и работали вместе, как и все здесь на Форуме, включая Марата Гельмана, Виталия Манского… Я познакомилась с ними всеми на фестивале в Перми, который делал Бояков. Там была самая острая драматургия, самая актуальная документалистика, спектакли со всего мира…

Человек очень испугался истории с Кириллом Серебрениковым, на него нашли способ повлиять. Скорее всего, поставили перед выбором. А в какой-то момент это становится второй натурой, невозможно же такое только за деньги делать. Он любил собирать аудитории, пасти народы. Как у Оксимирона в строчке «Я так хотел принадлежать к чему-то большему, чем я». Это результат огромного количества факторов, почему люди вдруг становятся такими. Теперь Бояков пишет, что в профессуре все предатели. И нужна «интеллектуальная опричнина», представьте? А в 2012 году он выходил с белой ленточкой на митинг. Я это помню.

Очень многие – с ним, даже те, кого я люблю, что вообще невыносимо.

Или вдруг в ленте появляется скрытое от других «под замок» стихотворение человека, с которым мы вместе учились. И я читаю: «Если мы не добьем Азов, он приедет стрелять в Ростов» — такой вот тухлый жир пропаганды.

Но есть друзья, и это счастье. Я вдруг поняла на третий месяц войны, что из всего, что мы считали важным, уцелели лишь две драгоценности: образование — например, знание разных языков. И социальный капитал. Все друзья, за которых в юности меня ругали «ты хочешь только тусоваться», все они – единственная опора в ситуации, когда рушится все. Они готовы приютить нас в Индии, Израиле, на Кипре.

– То, что вы описываете, –это же практически гражданская война?

– Да. К сожалению, когда «спецоперация» закончится провалом, они пойдут добивать внутреннего врага.

– И поэзия переживает очень мрачный период, пытаясь отрефлексировать все это?

–  Поэзия – циничная вещь, она растет на разломах и в трещинах, поэтому сейчас  происходит сумасшедший взрыв удивительных стихов, с обеих сторон. У Веры Павловой, у Бориса Херсонского – невероятный текстовой поток, у Али Хайтлиной – военный поэтический дневник, она — волонтер на границе Германии. Людей прорвало. Мы переживаем пограничное отчаяние и бессилие, и в то же время – потрясение человеческой солидарностью, бескорыстной заботой, неожиданной любовью.

Слова приобретают новый вес. Это – ответ на всю критику форума. Да, есть два народа, угодившие в чудовищную воронку. У нас несравнимы потери и проблемы, но мы – люди, оказавшиеся внутри катастрофы с обеих сторон. Когда рассосется туман войны и сойдут лавины обвинений, мы поймем: единственное, что можем делать – помогать друг другу.

Алла Борисова, «Детали». Фото: Яэль Ильински

Новости

Катар выразил "осторожный оптимизм" по поводу сделки по освобождению заложников
Разрешено к опубликованию имя еще одного погибшего военнослужащего
Каким банком больше всего довольны клиенты?

Популярное

Из продажи отзывают оливковое масло – оно годится только для лампад

После жалоб потребителей минздрав и импортер отзывают из продажи оливковое масло Extra virgin olive oil от компании...

Арабские сети открывают филиалы в крупных городах Израиля

Владельцы крупных продовольственных сетей уже давно убедились, что филиалы, расположенные в городских...

МНЕНИЯ