Университет в изгнании: готов ли Израиль принять новых ученых-репатриантов?

«Когда уже здесь, в Израиле, я послал коллеге последнюю (так и не опубликованную) свою книжку, он ответил: «Спасибо, я ее читал. Из ста с лишним томов моего уголовного дела томов пять – твои экстремистские тексты по социальной теории», – рассказывает социолог Виктор Вахштайн. До недавнего прошлого – декан факультета социологии Шанинки – Московской школы социально-экономических наук, или Британского университета в Москве, он переехал в Израиль. В России Вахштайн признан иностранным агентом. «Деталям» он описал процесс разгрома академической науки в РФ и рассказал о том, с какими трудностями адаптации сталкиваются ученые в Израиле, Европе и США.

20 лет в России формировалась когорта так называемых либеральных университетов, негосударственных и некоммерческих. Шанинка, Европейский университет в Санкт-Петербурге, Российская экономическая школа, еще несколько независимых, полностью построенных на логике преподавания через исследования.

Сначала они существовали на гранты. Потом, когда западные фонды стали выдавливать из России, придумали другие модели. В этих институциях сформировались научные школы, собственная академическая культура.

В последние несколько лет их всерьез политически прессовали. Европейский университет стал первым, у которого отозвали аккредитацию, отобрали здание, попытались лишить лицензии. Сначала благодаря политическому влиянию удавалось как-то отбиться. А потом каток пошел по всем – лишение аккредитации, лицензии, затем прокурорские проверки, обыски и аресты. Последний виток начался осенью 2021 года, когда арестовали ректора и часть руководства Шанинки. Кто-то до сих пор в тюрьме, кто-то под следствием или домашним арестом.

Сотрудники органов поставили нас перед выбором: либо давать показания на своих коллег, либо самим оказаться в статусе обвиняемых (отказ от дачи показаний в России – преступление.) И третья опция – Шереметьево. После отъезда части профессуры начались допросы и обыски у студентов и аспирантов. К этому добавилась травля в пропагандистских СМИ.

Почему академические структуры воспринимаются российским государством как вражеские? Потому что ни в Германии 1939 года, ни в России 2023-го не может существовать независимый университет, выдающий студентам европейские дипломы и научные степени, связанный с научными центрами по всему миру, собравший профессоров, которые являются известными фигурами в русскоязычном пространстве.

• На отдельных профессоров заводят уголовные дела, а параллельно обнаруживают экстремизм в их научных публикациях, поскольку исследования по истории понятий, например, в немецкой социологии конца ХIХ – начала XX веков – угроза для российского государства XXI века. Что может быть более экстремистским, чем история идей…

Когда уже здесь, в Израиле, я послал коллеге последнюю (так и не опубликованную) свою книжку, он ответил: «Спасибо, я ее читал. Из ста с лишним томов моего уголовного дела томов пять – твои экстремистские тексты по социальной теории».

Прокурорские проверки «убедительно показывают», что либеральное образование (когда студент может выбирать половину изучаемых курсов сам) разрушает традиционные российские ценности. В финале – признание преподавателей иностранными агентами с запретом публикаций и самого преподавания. Те, кто и после этого не уезжает, оказываются там, где сейчас мой коллега (и тоже иностранный агент) профессор Борис Кагарлицкий – в сыктывкарской колонии.

Уехавшие преподаватели, аспиранты и студенты разбросаны по разным странам, и наша задача – сделать новый «университет в изгнании».

Нужны ли Израилю специалисты по Тибету?

Понятно, что оказавшиеся в Израиле – в привилегированном положении. Мы репатрианты, а не релоканты. Мы не чувствуем себя в изгнании, в отличие от наших друзей и коллег в других «анклавах» – будь то Германия, Штаты или Восточная Европа.

Осенью 2021-го Израиль стал одной из немногих стран, сразу сказавших: мы готовы принять всех. И за это отдельное огромное спасибо коллегам в израильских вузах. Это был, конечно, уникальный опыт – четыре месяца, за которые экстренно покинувшие Россию молодые ученые успели поступить здесь в аспирантуру, получить исследовательские позиции в Европе, вернуться к академической работе… Но у Израиля своя специфика – «вытащить всех, кому угрожают, но оставить только евреев».

Главное отличие репатриации от релокации – горизонт планирования. Когда у меня или моих израильских коллег закончится контракт, нас не депортируют, мы не окажемся снова в положении людей, покидающих свою страну с одним наспех собранным рюкзаком (иногда – через окно квартиры, как в моем случае). Работающим сейчас в европейских и американских университетах на годовых контрактах повезло меньше. Получив временную позицию, приходится стремительно писать заявки на следующую – потому что возвращаться им некуда.

Вторая проблема: наука – вообще коллективное предприятие, а социальные и гуманитарные науки – особенно. Ученые связаны со своими коллективами. Какое-то время они могут продолжать свои исследования вместе, по «зуму». Но это временное решение. Для академической работы нужна среда.

Израиль же куда больше заточен на индивидуальную репатриацию, чем на коллективную. И каждая попытка создать аналог Франкфуртской школы вызывает подозрение: «Вы хотите создать тут очередное гетто? Спасибо. У нас уже есть Неве-Шаанан. Не хватало только академического Бат-Яма».

Это, впрочем, не чисто израильская ошибка. Идея того, что «хорошие люди» представляют собой экономическую ценность для страны, идея человеческого капитала в целом верна. Но помимо человеческого капитала есть еще капитал социальный. Он не в самих людях, а в связях между ними. Без социального капитала человеческий не работает. Нельзя бороться за то, чтобы привлечь в страну «хороших людей», разрушая социальные связи между ними. И пока ценность небольших коллективов для государства сомнительна, оно будет действовать как учитель в начальной школе: «Так, а давайте-ка я вас рассажу…»

В самом начале прошлогодней алии мой коллега из Тель-Авивского университета подошел к одному из своих академических начальников со словами: «Слушай, тут из Питера приехали два лучших специалиста по Тибету с мировыми именами». Тот ответил: «Как хорошо, что они выбрали Израиль! Но два специалиста по Тибету – это примерно на два специалиста больше, чем нужно Израилю».

Социологам, политологам и некоторым «естественникам» проще. Они могут сменить направление исследований относительно быстро и в меру безболезненно. Но специалист по Тибету вряд ли быстро станет специалистом по арабо-израильским отношениям.

Черчилль шутил, что «военное ведомство всегда готовится к уже прошедшей войне». Так же и Израиль всегда готов к предыдущей волне алии. Бессмысленно «ставить в пример» новой волне репатриации приехавших в 1990-е: «Наши-то профессора поначалу охранниками в магазинах работали…» А один из моих лучших выпускников сейчас работает электриком в Ришон-ле-Ционе!

По политическим установкам новоприбывшие чуть ближе к «диссидентской волне» 1970-х. Те, кто уехал из России весной 2022-го, сделали это не в поисках лучшей жизни для детей или экономически комфортного существования для себя. Они сделали это по этическим соображениям.

В 1998-м я впервые услышал в Израиле поток обвинений в адрес новоприбывших от «ватиков»-семидесятников: «Мы уезжали от репрессий! Потому что не могли существовать в империи зла! Мы оставили свои уютные профессорские позиции, потому что не готовы были засунуть язык в задницу и «жить как все». А вы с совком не боролись, вы сюда за колбасой приехали…» Каждый раз, наблюдая перепалку между представителями двух последних волн алии, «колбасной» и «тыквенной», я вспоминаю этот диалог 25-летней давности. Только теперь аргумент «от империи зла» используют новоприбывшие.

Но если серьезно, то есть одна особенность, отличающая новую алию от всех предыдущих, даже не уровень образования, сбережений или владения иностранными языками, а космополитизм. Для приехавших мир не ограничивается осью «империя зла – Земля обетованная». Моим бывшим студентам кажется естественным работать в Европе, учиться в Штатах, участвовать в исследовательских проектах по всему миру, но их центр жизни, несомненно, в Израиле. Точнее – в аэропорту «Бен-Гурион».

• Мы пытаемся создавать этот новый «университет в изгнании» именно с несколькими опорными точками в разных странах: в Израиле, на Балканах, в Восточной Европе. В этом году начинает работу первая ступень – бакалавриат Liberal Arts в Черногории. Про вторую ступень пока говорить не буду (подождем октября). В идеальном сценарии именно третья ступень – докторантура и научные центры – должны «осесть» в Израиле.

Тут, впрочем, мы сталкиваемся с еще одной проблемой. А именно – с политизированностью израильской академии. У новой академической волны нет представления об университете как о филиале политической партии. Для нас нет «правых» и «левых» университетов, есть только хорошие и плохие. Я в равной степени уважительно отношусь к своим коллегам и в университете Беэр-Шевы, и в университете Ариэль. Но идея «автономии науки» – центральная для академической этики – для израильских медиа, мягко говоря, неочевидна.

Посмотрите на это глазами человека, который последние 20 лет жизни был связан с теми самыми западными либеральными университетами в Москве и Питере. Двадцать лет удерживал эту границу между наукой и политикой. Из них десять – под чудовищным идеологическим нажимом. С одной стороны – не давать пропаганде просочиться ни в аудиторию, ни в тексты. С другой – отделить науку и преподавание от гражданского активизма. На факультете, где я 13 лет был деканом, преподавали и ультралевые марксисты, и православные консерваторы, и правые либералы, и стихийные социалисты. И все благополучно оставляли свои политические убеждения за стенами библиотеки и аудиторий. Потому что помимо убеждений было общее пространство научного поиска и академического диалога.

Но мне уже довелось слышать: «Если вы готовы работать с Ариэлем, значит, вы поддерживаете оккупацию!»

• Читайте также:
• «Главная эмоция, которая кипит сейчас в России, – это чудовищный страх»
• Как война в Украине разорвала на части мир русскоязычных евреев
• Вскоре репатрианты из бывшего СССР перестанут спасать эту отрасль
• «Компромисс не спасет Израиль от превращения в страну третьего мира»

Где проходит граница между наукой и политикой? По границе мотивации человеческих действий. Если вы занимаетесь наукой ради нее самой, это наука. Если ради того, чтобы защитить демократию или, наоборот, «традиционные ценности», – это политика. Ученый не пытается изменить этот мир, он пытается понять, как он устроен.

В социологии эту простую идею сформулировал Макс Вебер. А для меня она связана с Теодором Шаниным, основателем нашего университета. Часть его семьи нацисты убили в оккупированном Вильно, сам он прошел эвакуацию в Сибири и Средней Азии, а в 1948 году по поддельным документам въехал в Палестину, чтобы присоединиться к «Хагане». Воевал в бригаде «Харель» на иерусалимском фронте. В 1960-х уехал в Великобританию, стал одним из самых известных социологов своего поколения. Позже возглавил факультет социологии в Манчестере и в начале 1990-х перебрался в Россию, где создал наш университет. Он не дожил до репрессий всего полтора года.

Теодор был членом партии «Мапам». Но никто, кроме близких, о его политической позиции не догадывался. Потому что есть университет – и есть политическая партия. Как есть синагога – и есть бордель. Можно бывать и там и там, но не нужно путать одно с другим.

«Философский пароход 2.0»

Понятно, что сейчас для нас основная метафора – «философские пароходы». Сложно не проводить исторических аналогий, даже когда знаешь, что они либо бессмысленны, либо вводят в заблуждение.

Есть два исторических примера университетов в изгнании – Русский научный институт в Берлине и Франкфуртская школа в Нью-Йорке. С франкфуртцами история получилась почти анекдотичная: на деньги правых бизнесменов левые социологи всем коллективом перебираются в Колумбийский университет, ректор которого – республиканец. Большинство из них – евреи, и приход к власти Гитлера означал для них конец, причем не только академической деятельности. Переехав, они начинают заниматься тем, чем и должны заниматься ученые в трудные времен – преподавать, организовывать семинары, писать книги и вытаскивать из Германии оставшихся там коллег (попутно помогая тем, кто уже выбрался). Благодаря такой коллективной релокации у нас сегодня есть американская социология в нынешнем виде, поскольку вытаскивали они отнюдь не только тех, кто был им близок политически. Например, основатель феноменологической социологии Альфред Шюц и много других «не левых» ученых сохранились как ученые благодаря этой академической ячейке.

Второй пример – Русский научный институт. Он создается белоэмигрантами как образовательно-просветительское учреждение для «новой русской диаспоры». И сразу формируется как экспертный центр по борьбе с большевистским режимом. Одно время ректором в нем был философ Ильин, которого сегодня почему-то многие считают любимым философом Путина. Закончилось все тем, что с приходом нацистов институт сначала запретил евреям посещать библиотеку («да, мы не антисемиты, но нужно же проявлять чувствительность к местной политической повестке!»), а затем и вовсе стал подведомственным учреждением геббельсовского министерства пропаганды.

Для меня все университеты в изгнании располагаются где-то на этой шкале: между Русским научным институтом и Франкфуртской школой.

Я не могу обоснованно ответить на вопрос, а что с этого Израилю. Потому что человек, который такой вопрос задает, уже ставит себя в позицию «выразителя государственного интереса». Я понимаю, что каждый из нас в душе премьер-министр, как герой песни «Ани маамин». Что с этого получит или не получит Израиль, должен решать Израиль. Мой вопрос – как «пересобрать» научную среду на новом месте. И что лучше делать в Израиле, а что – не в Израиле.

Не надо бояться утечки мозгов

Я не разделяю политического страха перед утечкой мозгов. И уж точно мы не работаем на «импортозамещение»: одни ученые из Израиля уезжают, другие занимают их место. Мозги – если это действительно мозги – по определению субстанция довольно текучая. Они не начинают лучше работать, если их запирают в шарашке.

Израильский бизнесмен не перестает быть израильским, если ведет бизнес в десятке стран. И израильский ученый не перестает быть израильским, когда проводит часть года в европейских или американских университетах. Причем применительно именно к израильской академии это справедливо больше, чем к какой-либо другой. Поскольку Израилю удалось создать уникальную в своем роде «науку возвращенцев».

Это любопытный феномен для социологии высшего образования.

Выпускникам российских вузов хорошо известен принцип «для своих»: в этих университетах не занять ведущих позиций, если вы в них не учились, потом не бегали за коньяком для заседаний кафедры в аспирантуре, потом в них же не защитились и не сделали академической карьеры. Конечно, они будут приглашать ведущих западных ученых, но скорее для повышения своего престижа и международного рейтинга. Остальные «пришельцы» там быстро столкнутся со стеклянным потолком. Как в японских корпорациях.

Есть, напротив, внешнеориентированные вузы. В них все ведущие позиции зарезервированы для приглашенных ученых «извне». Такую политику вели, например, ведущие российские госуниверситеты – их еще когда-то называли «флагманами модернизации». В последние два года флагманы сменили курс и, как опасный балласт, сбросили за борт всех западных ученых, но это – примета именно последнего времени.

Однако есть и небольшая когорта «возвращенцев», уехавших на ранних стадиях академической карьеры, а потом – спустя семь, десять, пятнадцать лет – вернувшихся. И в России они оказываются маргиналами в обеих системах. В одном случае им не могут простить, что они уехали, в другом – что вернулись. Для одной системы они предатели («пока мы бегали за коньяком для кафедры, ты наслаждался постдоком в Голландии!»), для другой – неудачники («если бы у тебя там все хорошо сложилось, ты бы не вернулся»).

Израильская академия в огромной степени создана возвращенцами: они уехали и вернулись. Они связаны со страной, но значимую часть жизни проработали в европейских и американских университетах, вернувшись в Израиль уже с именем и публикациями.

Могла бы возникнуть такая система, если бы каждый уезжающий автоматически получал клеймо «предателя», а каждый возвращающийся – клеймо «неудачника»? Или если бы каждый из них должен был «отчитаться» не только в количестве публикаций, но и в количестве дней, проведенных в стране?

Социальные сети и социальные связи

Здесь мы возвращаемся к болезненному вопросу о поляризации и политическом противостоянии внутри академического мира. Он болезненный не только для Израиля. Моим коллегам в Центральной Европе ничуть не проще. Если мы здесь периодически вынуждены отвечать на упреки в «недостатке гражданской позиции» и «нехватке любви к Израилю», недостаточной укорененности и неготовности повторить героический путь приехавших в 1990-е, то там… Представьте, как выглядит создание русскоязычными «академическими релокантами» нового университета с обучением на английском языке в стране, где половина населения считает всех носителей российских паспортов «тайными путинскими агентами», а вторая в душе поддерживает путинскую агрессию? Так что израильский случай – далеко не худший вариант. Ибо нужно отделить риторическую поляризацию, поляризацию высказываний от реальной социальной поляризации.

Поляризация на словах – это когда с обеих сторон баррикад доносятся все более абсурдные и иногда чудовищные выкрики. Назовем это «эффектом Ицика Зарки». Но она вовсе не означает, что эти же люди, накричавшись, не пойдут вместе пить, не поддержат друг друга в трудную минуту или не будут вместе писать статью.

Есть три типа социальных связей. Первый – сильные, дружеские, доверительные. Второй – слабые, приятельские (то, что иногда называется «отношения хороших знакомых»). Сильные и слабые связи образуют ваши «круги» – те социальные агрегаты, которым вы принадлежите. Но есть особый тип связей, которые социолог Марк Грановеттер назвал в свое время «мостами». Они соединяют людей из разных таких агрегатов – политических, профессиональных, спортивных, образовательных, дружеских, семейных и иных сообществ.

Способность к коллективному действию зависит не столько от силы связей («насколько мы дружим») или их количества («сколько у меня друзей»), сколько от наличия мостов, соединяющих разные сообщества друг с другом.

В период пандемии ковида и карантина в крупных российских городах мы видели тотальную атомизацию. Сильные связи становились слабыми. Слабые исчезали. «Мосты» разрушались.

В Гонконге в период эпидемии атипичной пневмонии, наоборот, началась мобилизация – слабые связи превращались в сильные, незнакомые люди, принадлежавшие очень разным слоям и группам, начинали действовать сообща, число «мостов» росло. Это противоположный сценарий – солидаризация.

Но есть еще два сценария. Трайбализация (от англ. tribe – племя) означает, что вы обрубаете все социальные связи, кроме сильных. Общество распадается на такие замкнутые кланы. Поляризация – это когда число сильных и слабых связей растет, люди объединяются, но не против общей угрозы (как в Гонконге), а друг против друга. Социальная ткань уплотняется по обе стороны баррикад. Исчезают только мосты, которые раньше сшивали эти две стороны друг с другом.

• Такой поляризации в Израиле я как раз не вижу. Все эти разговоры про расколотое общество остаются просто разговорами, пока один брат одалживает другому израильский флаг для участия в демонстрации против реформы, но просит вернуть после шабата, поскольку ему самому флаг нужен для демонстрации за реформу.

Поляризация так не выглядит. Поляризация – это когда оппозиционный преподаватель заваливает на экзамене талантливого студента за его недостаточно оппозиционные взгляды, а тот в ответ пишет на него донос в соответствующие органы (который заканчивается, как правило, не только увольнением, но и арестом).

Пока мы еще не на этой стадии – шанс остается.

Виктор Вахштайн – специально для сайта «Детали». Фото: Depositphotos.com
Фото в тексте: Рами Шлуш, Элиягу Гершкович, Хадас Паруш.√