«Революция в раю»: почему евреи забыли Герцля и о чем не хотят вспоминать французы

В иерусалимском театре «Микро» прошла публичная декламация пьесы Теодора Герцля «Новое гетто». Из забвения это произведение извлек профессор Йегуда Морали, преподаватель театроведческого факультета Еврейского университета.

«Творческий подход подразумевает в первую очередь несогласие с уже сложившимися, устоявшимися стереотипами, – говорит он в интервью «Деталям». – Это касается как Герцля, образ которого заретушировало и отлакировало время, так и любого вопроса, каким бы изученным и известным он ни казался. Но если ты ломаешь стереотипы, то будь готов, что кому-то это может не понравиться. Как и произошло с моей книгой о французском кинематографе времен немецкой оккупации, которую во Франции не хотели издавать, утверждая, что она нарушала принятые нормы».

«Слишком грубый» Теодор Герцль

73-летний профессор Иегуда Морали – один из лучших в Израиле знатоков французской литературы, философии и кино. Эстет, театральный гурман, искусствовед, драматург, режиссер и актер. Религиозен, женат, отец пятерых детей, житель поселения Алон-Швут. Говорит, что ему нравится возвращать современникам забытые имена; к таковым он относит и Теодора Герцля.

«Я имею в виду, как драматурга: у нас совсем не знают Герцля именно в таком качестве. А ведь он написал 54 пьесы, из которых на израильской сцене идет всего одна!» – поясняет Морали. И добавляет, что пьеса «Новое гетто», представленная на сцене театра «Микро», – еще и пьеса-предвестник.

«Многие почему-то считали, что процесс по делу Дрейфуса подтолкнул Герцля к мысли, что евреи должны создать собственное государство. Но это не так! – горячится профессор. – Все было наоборот: Герцль понял это еще до того, как Дрейфуса осудили, и выразил с необычной силой свою мысль в пьесе «Новое гетто», которая была написана в 1894 году, тогда как суд над Дрейфусом состоялся через год, а правда всплыла еще позже – в 1896 году.

Главная, основополагающая мысль этой пьесы, что ассимиляция – это не выход. И вот буквально через полгода после «Нового гетто» Герцль приступает к своей знаковой работе – «Еврейское государство. Опыт современного решения еврейского вопроса». Триггером к написанию послужила именно эта пьеса!»

Отвечая на вопрос, почему столь судьбоносная для Герцля пьеса оказалась затем напрочь забытой, Морали отмечает:

– Пьесу поставили вначале в Вене, в 1898 году, а сразу после этого в Берлине. Но с тех пор про нее вообще забыли не ставили нигде, в том числе и в Израиле. Первая и главная причина этого  – довольно часто встречающееся равнодушное или формальное отношение к прошлому.

Вторая проблема заключалась в переводе, сделанном давно: иврит был устаревшим и тяжелым для восприятия. Потому, готовясь к читке пьесы, мы обновили текст, сократили его, облегчили. И третья причина, по которой пьеса не ставилась – в том, что в ней есть нечто жестокое и грубое, не вписывающееся в образ самого Герцля, основоположника сионизма и государственника. Но это нелепо, потому что пьеса на самом деле пророческая. Она о том, как человеку обрести себя, возвращаясь к своим еврейским корням.

– Почему вы для представления пьесы Герцля выбрали столь минималистскую форму, когда актеры с текстом в руках читают ее публике, лишь слегка обозначая те или иные характеры?

– Такой прием как публичное прочтение стал в последнее время чрезвычайно популярен – проводятся целые фестивали, и в Израиле тоже. Я хотел познакомить зрителей с еврейской драматургией, с малоизвестной, давно забытой, но потрясающе интересной. Есть сокровищница пьес на языке идиш, которые, увы, не переводятся на иврит – и публика их практически не знает. Это скверно, это все равно, как если бы Англия вдруг забыла о драматургии Шекспира, а Франция – Мольера.

Классика французского кинематографа снималась на деньги… нацистской Германии?

Иегуда Морали родился в еврейской семье в Алжире, был наречен Жан-Бернаром. Семья перебралась во Францию, где Морали выучился на врача, изучал искусство театра в Сорбонне, играл в пьесах знаменитого французского писателя и драматурга Поля Клоделя. Репатриировался в 1980-м, а еще через несколько лет обратился в министерство внутренних дел с просьбой навсегда удалил из своего удостоверения личности «Жан-Бернара», оставив только свое еврейское имя – Иегуда.

Он преподавал в Тель-Авивском университете, а затем в течение тридцати лет возглавлял кафедру театроведения в Еврейском университете и был художественным руководителем фестиваля студенческих театров. Его сотрудничество с театром «Микро» длится уже более четырех лет.

– Почему вы решили написать книгу о французском кинематографе времен немецкой оккупации? И чем она не понравилась французам?

– Я на протяжении многих лет читал лекции о французском кино и выделял, как правило, в особую тему легендарную ленту «Дети райка». Но однажды знакомый спросил меня: «Скажи, а какого черта ты читаешь лекции об этом антисемитском фильме?!»

Я оторопел, я подумал, что он шутит. «Дети райка» – икона современного кинематографа, на протяжении многих лет фильм интерпретировался как символ французского сопротивления, он считается достоянием французской и мировой культуры – как же можно считать его антисемитским?

Тогда я стал вникать в историю этого фильма, занялся вопросом серьезно, чтобы выявить контекст, в котором он создавался. Потратил на изучение около двадцати лет, ездил во Францию, нашел оригинальный вариант сценария, встречался с оставшимися в живых участниками съемочной группы – и убедился, что изначально в сюжет была вплетена история еврея: жадного, хитрого, алчного, сталкивающего людей между собой. Просто в центре повествования там любовная история, и еврейская тема звучит контрапунктом, но искусно скрытая.

Впрочем, и это еще не все. Я знал, конечно, что съемки фильма начались, когда Франция уже была оккупирована нацистами. Но, к вящему удивлению, мне удалось выяснить, что фильм создавался, оказывается, не на французские, а на итальянские деньги. Причем и в Италию, которая была ближайшим союзником Гитлера, их перечислили откуда-то извне. Есть основания предполагать, что из Германии.

– То есть у фильма действительно оказалась антисемитская подоплека?

– Да, и он изначально задумывался как средство антисемитской пропаганды, но не грубой, а завуалированной, якобы не имеющей отношения к политике. На еврейский аспект намекает даже имя одного героев – Джерико, да и внешний вид его таков, что не оставляет никаких сомнений. Есть и второй персонаж, менее значимый – Джошуа.

Но фильм вышел в 1945 году и, конечно, в «подчищенном» виде: после того как немцы потерпели поражение, сценарий скорректировали.

Обо всем этом я написал в своей книге «Революция в раю: завуалированные изображения персонажей-евреев в кинематографе оккупированной Франции» («Revolution in Paradise: Veiled Representations of Jewish Characters in the Cinema of Occupied France Hardcove»).

– Почему «революция»?

– Потому что во французском кинематографе того времени произошел революционный поворот, и большинство фильмов, которые я отсмотрел, это подтверждали. Переворот этот происходил согласно указанию Геббельса – он еще в 1941 году сказал, что пропагандистские фильмы не работают, поскольку способны лишь «убеждать убежденных». И во Франции того времени, когда снимали такого рода кино, тоже понимали, что послание не сработает, если оно лобовое.

– На каком языке написана книга?

– Написал я ее по-французски и хотел издать во Франции. Но не тут-то было! Никто из издателей не хотел за нее браться. Тогда я издал ее в Израиле, а затем перевел на английский, и в Англии она вышла два года назад, получив благожелательные отзывы. А во Франции откликнулись только еврейские организации. Все остальные обошли молчанием.

– Почему французы отказались издавать вашу книгу?

– Потому что она ломала все общепринятые стереотипы о французской киноиндустрии в военные годы, которая работала как ни в чем ни бывало, невзирая на оккупацию. Вообще, тема коллаборационизма во Франции воспринимается весьма болезненно, и французы не очень хотят в ней копаться, вспоминать прошлое. А еще это бросает тень на нарратив, согласно которому Франция «не смирилась с нацизмом и боролась с ним»: все, что выходит за пределы этого нарратива, наталкивается на глухую стену неприятия.

– Но ведь речь идет только о фильме «Дети райка»?

– Нет! Я проанализировал пять фильмов, снятых в указанный период, и тенденция очевидна: в каждом из них существуют персонажи, которые не идентифицированы прямо как евреи, но наделены явными негативными «еврейскими чертами», в отличие от персонажей-аристократов, которым они стремятся подражать. Так косвенно подтверждали стереотипы, распространяемые антисемитской пропагандой.

Эти персонажи – объекты ненависти, и зритель понимает, что если этот объект устранить, ликвидировать, нейтрализовать, то можно будет успокоиться и почувствовать себя счастливым. Анализ этих фильмов наводит также на мысль о противоречивой сущности европейского антисемитизма: с одной стороны, еврей – это антихрист, душащий мир своим отвратительным материализмом, а с другой стороны, он носитель удушающей морали предков, морали, которую давно пора отменить.

– У вас есть планы, которые вы еще не реализовали, но хотели бы реализовать?

– Конечно, я хотел бы увидеть изданными на иврите и на русском две своих книги: «Революцию», а также «Неосуществленные шедевры» – реконструкция незаконченных набросков Клоделя, Жана Жене и Федерико Феллини. Ведь у многих писателей и режиссеров есть принципиальное для них произведение, в котором они хотели бы аккумулировать все свои мысли и чувства – но не могут его завершить. Однако именно это неоконченное творение служит ключом к пониманию творчества того или иного художника.

Марк Котлярский, Борис Ентин, «Детали». Фото: «Дети райка». Скриншот. На врезке: профессор Морали – фото: Aelione Prod.
Sylvain Aelion˜