Нам кажется, что в Израиле нельзя пропасть? Мы ошибаемся

Ежегодно в Израиле без следа пропадают, в среднем, 15 человек. Социолог Ори Кац исследует поведение людей, обнаруживших, что их родственника будто земля поглотила.

Антропология смерти

Ори Кац — социолог и антрополог смерти, защитил докторскую диссертацию на факультете социологии и антропологии Университета Бен-Гуриона, сейчас —  сотрудник Центра смерти и общества при Университете Бата в Англии. Его докторская диссертация была посвящена феномену исчезновения без вести гражданских лиц в Израиле.

Интерес к пропажам людей вызвала газетная статья, посвященная этому вопросу. «Я внезапно понял, что передо мной глубокая социальная проблема: есть люди, которые исчезли, и никто не знает, что с ними стало! Семья вынуждена жить со знанием того, что отец, сестра или сын однажды ушли из дома и не вернулись. Живы они или мертвы? Отсутствие этого знания выбивает у людей почву из-под ног».

Работая над диссертацией, Ори Кац провел множество интервью с десятками семей. «Это был очень тяжелый опыт, — рассказывает он. – Люди рассказывали, как не хотели менять замок в двери, потому что у пропавшего есть ключ; размышляли, отключать ли мобильник; переезжать ли — ведь пропавший знает прежний адрес, что же будет, если он вернется?»

Семья не знает, где находится их любимый человек, что с ним случилось, как он выглядит сегодня. Они пытаются представить себе, как бы он говорил или как бы выглядел сейчас, спустя годы после исчезновения. Некоторые проводят компьютерное моделирование с помощью программ, которые старят объект на фотографии. Многие отказываются сменить замок или переехать в новый дом.

Американский мальчик Этан Пац — один из самых известных пропавших без вести в мире. Он был одним из первых «детей с молочных пакетов» (т.е. пропавших детей, чьи лица в США печатали на упаковках молока). В 1979 году, когда он пропал, ему было 6 лет. На протяжении 40 лет его родители жили по тому же адресу и не меняли номер стационарного телефона, надеясь, что он вернется.

«Одна из семей, с которыми я беседовал, все-таки переехала, — вспоминает Кац. — Почему? Потому что они хотели жить рядом с полицейским участком, чтобы, если будут новости, сразу их узнать.

Когда пропадают без вести гражданские лица, их семьи погружены в неопределенность. Не знают не только об их судьбе, но и о том, как они сами должны себя вести, что им делать? Этим семьям не хватает того, что в социологии называется «культурными сценариями». Если умирает кто-то из наших близких, мы знаем: будут похороны, затем «шива» — семидневный траур. Наша культура предоставляет нам целый ряд ритуалов и практик. Но что мне делать, когда кто-то исчезает? Что я скажу другим людям? Что мне делать завтра утром? Человек, который держит траур по умершему отцу, не ходит на работу — но что ему делать, если его отец просто исчез? Даже после многих лет изучения этой темы я и близко не подошел к ее пониманию!»

Ори Кац рассказывает, что в такой ситуации людям приходится придумывать, чем заняться. «Одни семьи более активны, у них есть связи, они способны мобилизовать людей и ресурсы. Но большинство оказываются совершенно беспомощными. Начальный период, первая неделя подобна семи дням «шивы»: их поддерживают друзья и родственники, люди навещают и приносят еду, они вместе думают, начинают поиски. Это помогает справиться с ситуацией. Но на следующий день они остаются наедине с явлением, у которого нет имени. У них нет статуса. Они даже не могут сказать: «Я сирота» или «Я вдова».

Миф о 48 часах

С момента основания Израиля в стране пропали без вести на длительное время почти 600 человек.

Девяносто девять процентов пропавших находят в течение месяца или в первый год после их исчезновения. После этого срока перспективы невелики. В полицию Израиле ежегодно поступает около 4 тысяч заявлений об исчезновении людей, но многие из этих историй не вызывают доверия, либо человека быстро находят.

Приятно думать об Израиле как о стране, где невозможно исчезнуть, потому что границы закрыты, взаимовыручка высока и все друг с другом знакомы. Но есть статистика – каждого сотого из пропавших без вести не находят в течение года после исчезновения. И эта статистика в Израиле такая же, как и по миру в целом. «В абсолютных цифрах в этот круг попадает от 12 до 20 семей в год — очень много».

Когда солдат пропадает без вести в бою, это героическая история. Но когда пропадает гражданский, преобладает мнение, что он, должно быть, сделал что-то плохое, или был связан не с теми людьми, или с ним что-то не так. Какой же тут героизм? Может, он сам наложил на себя руки. Люди склонны отмахнуться и сказать: «Возможно, он душевнобольной – а вот в нашей семье такого никогда не может случиться».

В ЦАХАЛе есть специальное, хорошо финансируемое подразделение, которое занимается поиском пропавших без вести, оказывает поддержку их семьям, сотрудничает со СМИ – чтобы все знали истории солдат, пропавших без вести. С гражданскими такого не происходит. Поиск пропавших — полноценная профессия, но этим занимаются обычные полицейские, в дополнение к своей обычной рутинной работе, без специальной подготовки.

В докладе государственного контролера, опубликованном около десяти лет назад, содержалась резкая критика работы полиции с делами о пропавших без вести. В отчете прямо говорилось, что в значительном числе случаев необходимые действия не были предприняты и расследование не было продолжено. Поиском занимаются местные отделения полиции, и все зависит от того, на кого нарвешься, кто там дежурит в это время. Поиск на начальных этапах очень важен, но в Израиле он не ведется настоящими профессионалами.

В ТВ сериалах можно увидеть, как семьям говорят, что они должны ждать 48 часов, прежде чем начнутся поиски. Однако Ори Кац говорит, что ни в каком полицейском протоколе это \не зафиксировано.

«Есть процедура работы с пропавшими, с которой не всегда знакома сама полиция, — говорит он. — На усмотрение старшего сержанта решить, угрожает ли человеку опасность. «48 часов» — миф из телесериалов, но проблема в том, что полицейские тоже их смотрят.

Для примера Кац приводит случай Инбаль Амрам, произошедший в 2006 году. Семья подала заявление в полицию через полчаса после ее исчезновения, но вертолет прислали только к рассвету, а к тому времени было уже слишком поздно. Ее нашли на следующее утро без признаков жизни. Выяснилось, что Амрам была похищена и зарезана, и в течение нескольких часов истекала кровью в своей машине. Суд постановил, что полиция халатно отнеслась к этому делу, но даже сегодня, после отчета государственного контролер и резкого судебного решения по делу Инбаль Амрам все еще находятся полицейские, которые вопреки правилам, установленным в полиции, заявляют семьям, что для начала поисков прошло недостаточно времени.

В том, как полиция ищет пропавших людей, тоже ничего не изменилось. «И тому есть множество свидетельств, — говорит Ори Кац. — Начиная с того, что рабочий день у ряда полицейских заканчивается в 17:00, и заканчивая тем, что называется «дело переводится в плоскость разведки». Как сказал мне руководитель волонтерского поискового отряда: «Это просто прикрытие для того, чтобы ничего не делать». Профессиональное расследование, составление профиля, проверка содержимого компьютера пропавшего человека – об этом никто не слышал.

Другой аспект — деликатное отношении к семьям пропавших. Дочь пропавшего человека рассказала мне, как ей позвонил офицер полиции и начал задавать вопросы о ее отце. На все вопросы она отвечала «Да» — описание подходило к ее исчезнувшему много лет назад отцу, и она была очень взволнована. Полицейский продолжил: «И у него была татуировка, верно?» — «Да! Да! Бабочка!». На что офицер ответил: «Нет, тут дельфин. Ну, неважно. Пока».

Зависть на чужих похоронах

Как это не печально звучит, но не все пропавшие без вести гражданские лица одинаково воспринимаются обществом и прессой. В США это называется «синдромом пропавшей белой женщины»: они вызывают большее сочувствие, чем, например, представители меньшинств. В Израиле это можно назвать «синдромом пропавшей ашкеназской еврейки».

По истечении семи лет со дня исчезновения человека семья может объявить его умершим. Но зачастую они в этом не заинтересованы.

«Объявление о смерти делается из практических соображений — для оформления опеки, наследования и т.п., — рассказывает Кац. — Однако идут на этот шаг очень немногие семьи, даже если они страдают от бюрократии, связанной с исчезновением близкого. Объявление о смерти «убивает» пропавшего, делает обратимое — необратимым, пойти на это трудно даже тем родственникам, которые уверены, что пропавший человек не вернется».

Ори Кац, в ходе своего исследования общавшийся со многими семьями, чьи близкие пропали без следа, обращается к еще одному аспекту утраты такого рода: отчаянию.

«Многие опрошенные во время чужих похорон испытывали чувство зависти, — рассказывает он. – Это могла быть зависть к самому факту похорон, к тому, что можно иметь надгробие».

Он признается, что был потрясен, когда услышал это в первый раз. «А потом я увидел, что во многих семьях об этом говорят – тихо и смущенно. Они стыдятся своей зависти. Они говорят, что представляют себе, что бы они написали на надгробии. Одна женщина рассказала, как ее племянница в память о пропавшем дедушке положила цветок на землю и сказала: «Больше некуда». Маленькие дети тоже чувствуют потребность в церемонии, но, не находясь в плену известных ритуалов, сами их придумывают. Один мальчик, у которого пропал отец, сказал матери: «Давай через месяц, если отец не вернется, устроим похороны?»

Кац заключает: «Эту неопределенность невозможно вынести. Это жизнь, у которой не было конца. Я предлагаю думать о феномене пропавших без вести людей как о чем-то, что в конечном итоге не имеет решения. Необходимо признать существование самого факта. Этого можно добиться самыми разными способами: от учреждения «Дня пропавших без вести» до разработки законодательства, которое упорядочило бы статус пропавших и их родственников в Израиле. Поддержка и признание помогут изменить суровую реальность, в которой живут эти семьи. Им будет нелегко, но, надеюсь, они смогут это пережить».

Айелет Шани, «ХаАрец», М.Р. Фото: Охад Цвигенберг