«Москва не является сегодня столицей российской культуры ни по каким параметрам»

Проект Форума свободной культуры Марат Гельман, уже несколько лет тому назад уехавший к тому времени из России и обосновавшийся в Черногории, в 2018 году. Но в последние два года он проходил в Тель-Авиве, и отличия видны сразу. В этом году около 70% участников «СловоНово» были людьми, переехавшими в Израиль бесповоротно. Они, в большинстве своем, не планируют возвращаться. «Отличие Тель-Авивского «СловоНово» от черногорского заключается в том, что здесь чемоданы распакованы. И в целом разговор идет больше о русской культуре и русском языке, чем о самой России. А в Черногории, к сожалению, у нас так не получается: о чем бы ни говорили, все время возвращаемся к прогнозам, когда все это кончится», – объяснил разницу сам Гельман в интервью «Деталям».

– Наша публика рванула из России с началом войны. А люди искусства начали уезжать еще раньше, – говорит он, и показывает, скольких потеряла страна, в которой когда считалось, что писатель важнее царя:

• Сорокин живет в Берлине.
• Акунин в Лондоне,
• Шишкин в Швейцарии.
• Улицкая – тогда в Италии, сейчас в Берлине.
• Даже почвенник Алексей Иванов живет в Англии.

Берем изобразительное искусство:

• Кабаков – на Лонг-Айленд,
• Комар и Меламид – Нью-Йорк.
• Эрик Булатов – Париж.
• Врубель жил в Берлине.

А целая плеяда самых интересных композиторов обосновалась теперь, в основном в Германии. Больше половины оказались за пределами России еще до войны. Сейчас еще больше – прибавилась эстрада. Тогда музыканты были в России, а сейчас уехали Земфира, Нойз, Си, Оксимирон, Пугачева…

А у меня сложилось так, что в 2012 году я стал защищать Pussy Riot. Я был тогда директором музея и членом Общественной палаты. И оказался единственным чиновником культурной сферы, вставшим на защиту художников, – продолжает Гельман. – Власть мне этого не простила – на меня начали мощно наезжать, вытолкнули. Через два года бывший губернатор Перми приезжал в Черногорию. Он увидел мой культурный хаб, и сказал: «Ты должен вернуться в Россию, и всем, кто тебя выдавливал, сказать «спасибо». Представь себе, как ты бы боролся с этими чиновниками, тратил бы непонятно на что свои силы? А [вместо этого] сейчас у тебя европейский культурный центр».

Москва не является сегодня столицей культуры российской ни по каким параметрам. У русской культуры сейчас две столицы: Берлин и Тель-Авив. В Тель-Авиве двойная лояльность: культурная лояльность русскому языку, и гражданская – Израилю. И то же самое происходит сегодня в Берлине и в Париже. Такого не было: когда-то, если хотели сказать, что кто-то успешно уехал, говорили: он стал французом, стал американцем. То есть полностью растворился, отказался от своей идентичности. Сейчас – нет. Все ценят свой культурный багаж, создают книжные магазины, театры. Я в Берлине насчитал пять постоянно действующих русских театров. Эта новая ситуация говорит о том, что, в каком-то смысле, с кучей оговорок, русская культура оторвалась от территории. И это пойдет ей на пользу.

– Но вот президент Чехии Петр Павел, который сейчас вышел с инициативой «следить гораздо пристальнее, чем раньше» за живущими в Европе гражданами России.. Так и видится уже барак художников, барак писателей…

– Да ну, он же военный человек – не всегда думает, что говорит. Европа не заинтересована в том, чтобы мы создавали такие гетто. Все проекты, которые финансируются Европой – проекты по интеграции.

Так или иначе культура оторвалась от проклятия огромной территории, от проклятия величия (а к такой большой стране обязательно должно прилагаться величие) – теперь вообще нет никакой страны, есть только язык, и всё. И мне кажется, что этот период русской культуры имеет шанс на успех, оказаться вровень с другими европейскими культурами. Сам я из этой гипотезы исхожу, когда делаю какие-то свои проекты.

– Год назад на «СловоНово» Гребенщиков дал интервью израильскому каналу и назвал войну – войной. На днях ему в России за это назначили штраф. Он, конечно, может не заплатить – тогда потом ему выпишут больше, а потом придут описывать квартиру. Это сигнал всем, кто уехал: сидите тихо. Никаких месседжей в оставленную аудиторию. Как с этим быть?

– Мы предполагаем, что мрак, который окутывает Россию – надолго. А переходный период, – когда еще у людей есть какая-то собственность или родственники, через которых можно дергать, – закончится. Что-то потеряв, что-то отрезав от себя, мы освободимся от этой зависимости.

Режим, в принципе, движется к устранению самого себя. Вопрос только во времени, в том, сколько прольется крови, кого заденет, а кого нет. Я к этому так отношусь: предположим, террористы захватили аэропорт с людьми. Тогда, пока они там, надо с ними разговаривать, успокаивать, ждать удобного момента, чтобы по одному вытаскивать заложников. Но режим обречен. Я согласен с мнением Ходорковского о том, что коллапс произойдет еще при жизни большинства присутствующих.

– После того, как коллапс произойдет, из искусства уйдет острая необходимость политического протеста. Что останется для вечности?

– Большой вопрос. Я как раз сейчас писал концепцию для Русского музея – искусство завтрашнего дня. В целом сейчас в искусстве поворотный момент. Мы же очень долгое время, начиная с 1980-х годов, все время говорили, что ничего не происходит. Всё по инерции. И это не русская тенденция, а мировая.

• Читайте также:
• Все сборы от форума «СловоНово-2022» переданы на помощь жителям Украины
• Ходорковский на сцене, карикатуры Путина на стенах: в Тель-Авиве открылся форум «СловоНово-2023»
• Актер Анатолий Белый: «Происходящее в России – надолго. Лет на пятьдесят»
  
• Виктор Шендерович: «Всякое обобщение – путь к погрому». Интервью

Когда коронавирус заставил нас сутками сидеть у компьютера, и мы обратили внимание на дигитальное искусство. 30 лет назад оно началось, но культурный истеблишмент его отверг, потому что там не было деления на копию-оригинал, там всё было копиями. И художественный мир, художественный рынок не понимал, как с этим работать, как это музеефицировать, как это продавать. Но они же никуда не исчезли? Они 30 лет в цифровом подполье развивались. И вдруг мы сблизились, появились какие-то новые критерии оценки искусства. Появилась своя инфраструктура. По аналогии – это как если, допустим, Китай включился в работу цивилизации европейской всей своей мощью, культурой, художниками, скрипачами и пр.

Сразу за этим – искусственный интеллект. Он ничего нового не создает, но девальвирует старое. То, что раньше ценилось, он делает очень быстро. Многое обнуляет. Истеблишмент, который занимал пространство, в том числе символическое – именно его искусствам обучали нейросети, и, соответственно, нейросети сегодня легко выдают то, что пока еще главенствует. Но уже завтра обнулится. То есть перед нами пустое поле.

Дальше – война. Которая показала, что концепция вот этого «ничего не происходит», концепция Фукуямы, конца истории – завершилась и оказалась иллюзией. Война вернула в искусство этику. Можем ли мы делать то же самое искусство после Бучи или нет? Это очень важно. И война подняла тысячи творцов с места. Русских, украинцев, белорусов – всех их унесло в непонятную ситуацию.

Если бы не война и не вся эта фигня – я, подаривший 200 работ Третьяковке, сидел бы в Москве и стриг купоны. Я был бы в почете – второй по значимости подарок, после самого Третьякова. Примерно так же огромное количество людей, достигших какой-то значимости, сегодня должны снова доказывать себя. Я открыл галерею в Берлине – и выяснил, что сильно переоценил собственную известность. Раньше мне казалось, что все меня знают. А тут выяснилось, что придется все делать заново.

Есть еще одна вещь, может быть не очень очевидная: развитие медицины подарило нам еще один возраст. Еще одни 25 лет. Фактически, сегодня в искусстве с 45 до 70, – это молодые люди. У них есть опыт или возможности, но они готовы творить новое, потому что есть впереди время. Мой дедушка в 62 года был стариком, искавшим, как бы ему умереть поближе к Стене Плача – А я начинаю новые проекты. Я вижу молодых 60-летних художников, писателей, которые хотят что-то менять в себе.

Это все предпосылки к новому. И поворот будет. Каким он будет? Вот, вам первым говорю: я бросаю все и в сентябре на базе своей галереи начинаю делать семинар. Разговаривать про будущее. У меня есть гипотезы. Я хочу пропустить как можно больше творческих людей через этот семинар и запустить какой-то такой механизм создания нового.

У меня хороший партнер в Берлине – Тим Реннер, бывший министр культуры Берлина, музыкальный продюсер, в прошлом управляющий директор «Universal Music Deutschland». Мы хотим сделать этакую фабрику нового искусства. Может быть, не получится – но в том, что новое придет, я уверен абсолютно.

Для меня «СловоНово» и есть моя родина. Мы создаем не корпорацию, а ситуацию. А еще – дарим возможность людям в кулуарах форума договариваться о самых фантастических проектах. Мы решили для себя, что, кроме форума «СловоНово», будем делать книжную ярмарку.

Следующий форум будет посвящен проблеме русского языка как имперского. Хотим показать, что путинская Россия сформировала свой язык, а мы говорим на другом. Что у нас разные русские языки. Все говорят – надо избавиться от имперскости. Вот мы и решили для начала сделать словарь имперского русского языка – собрать слова, которые, как нам кажется, к этому относятся.

У нас был момент во время форума в Тель-Авиве, посвященный именно проблемам Израиля. И мне показалось, что к этому надо либо более серьезно относиться, либо просто отказаться от обсуждения проблем страны. Не очень получилась вот эта часть. Это надо обдумать.

Нателла Болтянская, «Детали». Фото: Яэль Ильински