Представьте себе, что на следующей неделе будут опубликованы документы, которые докажут, что Нетаниягу и Мандельблит заранее сговорились аннулировать все его уголовные дела. Что тогда произошло бы? Ничего. Полтора миллиона тех, кто избрал Нетаниягу, не нуждаются в документах, которые докажут или опровергнут обвинения. Им наплевать, виновен он или нет. Они свое уже сказали: подозреваемый в уголовных преступлениях может быть и главой правительства тоже.
На следующей неделе не будет опубликован ни один документ, потому что даже, если бы они существовали, ни у кого не хватит смелости их опубликовать. Вовсе не просто поставить на кон свою свободу, работу и заработок. Чтобы это сделать, надо быть патриотом, который верит, что такое подрывное действие, если не преступление, сделает его страну лучше.
Того, кто верил, что может сделать свою страну лучше, и был готов за это заплатить, звали Даниэль Эльсберг. 48 лет назад старший чиновник Эльсберг передал в «Нью-Йорк таймс» секретные документы, попавшие в научно-исследовательский институт, где он работал. Эти документы раскрыли ложные отчеты американского правительства о его вмешательстве во вьетнамскую войну.
Правительство пыталось помешать публикации документов. Эльсберга обвинили в шпионаже и измене родине. Суд отклонил эти обвинения и разрешил публикацию. Она вызвала огромный общественный резонанс, приблизила конец войны и определенно спасла много человеческих жизней.
У нас речь идет не о человеческих жизнях, а о жизни государства. В таком случае в чем же сходство между делом Эльсберга и деятельностью Мандельблита? Сходство только в попытке правительства скрыть данные и утаить факты. Все прочее отличается. Потому что мы мало знаем о подлинно больших вещах и больше – о малых. Ничего – о подлодках, все – о подарках.
Разница в том, что в Америке рядом с Эльсбергом стоял бесстрашный суд, смелая пресса и широкая общественность, умевшая постоять за свои права. У нас нет ни Эльсберга, ни общественности, заинтересованной раскрыть то, что от нее скрывают. Ведь достаточно ничтожной части того, что знает Мандельблит, чтобы отправить домой пол-правительства, включая его главу.
Когда генпрокурор не объясняет, СМИ не расследуют, общественность не задает вопросов, а тот, кто знает - молчит, появляются необоснованные, а то и ложные предположения, от которых невозможно отмахнуться: а что, если игра и впрямь сделана; может, проволочки с расследованием появились в обмен на должность; может, он устроил эту волокиту, чтобы спасти свою шкуру; а, может, и не было никакой волокиты? (с той минуты, как Ольмерта допросили первый раз, до того, как он предстал перед судом, прошли четыре года. Кацаву хватило двух лет, а у Нетаниягу пошел третий год).
У нас нет Эльсберга, но есть десятки тех, кто знает и молчит. Помощники и помощницы, чиновники и чиновницы. Может, они не знают всей картины, но наверняка знают отдельные детали. Они не будут говорить и не будут рисковать. Зато всегда вскочат с мест бывшие высокопоставленные лица, преисполненные раскаяния, которые знали и делали, стреляли и плакали, руководители ШАБАКа и Мосада, и отставные генералы, которые хором начнут причитать по телевизору, какие это были ужасные дни, но... все это они говорят только после того, как сняли форму.
У нас нет Эльсберга, потому что у нас нет традиции свободы слова. Год назад заместитель генпрокурора Дина Зильбер высказалась о правящем режиме, который хочет видеть поддакивающих юридических советников, оскопленных деятелей искусств, обузданные СМИ и послушный народ, который думает одинаково. Тогдашний министр юстиции Айелет Шакед потребовала ее увольнения – не потому, что она солгала или вышла за рамки своих полномочий, а потому, что осмелилась говорить. Наша демократия заключается в «выживании».
По словам президента, «большинство сказало свое слово» и большинство делает погоду. Большинство сказало свое слово, так что не изволит ли меньшинство очистить помещение и убраться к чертовой матери. Кто убережет нас от гнева большинства? Не СМИ. Они в плену у полуторамиллиона тех, кто выбрал подозреваемого. Полтора миллиона пользователей интернета, телезрителей и читателей газет не желают знать, что их обманули. Они получают то, что хотят слышать, а не то, что они должны знать. Право общественности знать не существует в том месте, где она не очень-то хочет что-то знать.
Полтора миллиона – это и есть «общественность», они – слон в комнате. Слон, которого не трогают, а только тихо за ним подтирают. Намного легче нападать на министра культуры, чем оскорблять тех, кто ее выбрал. И понятно, почему: потому что те, кто их выбрал, это - все. И двоюродный брат, и сосед напротив, и даже любимый сын-солдат.
Йоси Клайн, «ХаАрец», Р.Р. К.В.
Фото: Илан Асайяг.
