Людмила Улицкая: «Нужно принять участие в этой гениальной игре»

Людмила Улицкая: «Нужно принять участие в этой гениальной игре»

Людмила Улицкая, одна из самых известных российских писательниц, в интервью «Деталям» рассказала об умении евреев смеяться над собой и о том, кому на Руси жить хорошо. А заодно призналась, почему она не хочет в тюрьму.

— Вы говорили, что, как еврейке, вам не положено существовать в русской культуре, что в литературе вы дилетант и даже после выхода нескольких книг вздрагивали, когда вас называли писателем. Как вы боролись с этими комплексами?

Нет, я нигде не говорила, что еврею не положено существовать в русской культуре  слишком большой и заметный вклад внесли евреи в русскую, да и в любую другую культуру тех стран, куда их приводило изгнание. Речь шла только обо мне лично. С комплексами, как вы называете чувство неуверенности в себе, я не боролась. Я достигла известного успеха, как автор, и отношу это за счет расположения звезд на небе, а не за счет своих усилий по борьбе с комплексами. Это характерологические особенности: одни в себе более чем уверены, другие, как я, сомневаются…

— Герой романа «Зеленый шатер» Виктор Юльевич говорит: «Еврейские мальчики особенно чувствительны к русской литературе». А как объяснить, что еврейская девочка оказались так же восприимчива к русскому языку?

Это, скорее, шутка из уст грузина, преподавателя русской словесности. Что же касается евреев, это не требует никакого сложного объяснения. Народ Книги тем и занят, что читает и пишет книги. На том языке, который знают. Мой язык русский. А мой прадед писал на иврите комментарии к Торе, и после его смерти мой дед отнес в синагогу целый ворох его  размышлений по поводу Торы.

— Переплетение трагического с комичным в ваших книгах – явление нередкое… 

 Это довольно распространенное мировидение евреев. В ХХ веке был широко распространен, и до сих пор не перевелся, жанр еврейского анекдота. Это изумительно интересное явление и филологическое, и психологическое, и в нем отражается замечательное качество еврея – умение посмеяться над собой, умение находить в драматическом смешные оттенки, а в самом смешном – признаки высокой драмы… Кстати, это свойственно в большой мере литературе на идише, Шолом- Алейхему, например. И даже в творчестве такого выдающегося еврейского писателя,  как Фридрих Горенштейн, писателя высокого драматизма, можно найти и этот горький смех над самим собой…

—  Алексей Герман работал над картиной «Трудно быть богом» около 14 лет и боялся умереть до ее завершения.  А один из ваших романов писался, с перерывами, 17 лет. Повесть «Веселые похороны» – 7 лет. Вас не посещают подобные мысли, когда вы беретесь за роман?

 Да, это я понимаю. Когда я заканчивала роман «Даниэль Штайн, переводчик», то очень внимательно следила за цветами светофоров. Не хотелось погибнуть под машиной, не закончив книгу.

— Тонино Гуэрра вспоминал, что, когда умирал его отец, ему было безумно интересно наблюдать за ним. Он даже завел маленький блокнот, куда тайком заносил самые важные наблюдения. В свое оправдание он говорил, что много раз с ужасом осознавал, насколько нелепо и гадко его поведение, однако чувствовал, что все это происходит помимо его воли, словно он страдает неисправимым пороком. Ему казалось, что все служит лишь материалом для будущего рассказа, романа или сценария. У вас есть такой блокнот и бывает ли вам неловко за него?

— Книжечки есть, накопились больше чем за сорок лет, я как раз сейчас начала их разбирать, потому что возраст подталкивает к этому внимательному просмотру жизни. Тонино Гуэрра не представляется мне эталоном писателя. Я была с ним знакома на старости его лет, и он восхитительно радовался футболу по телевизору, каждому забитому голу. Это говорило о том, что вкус к жизни у него нисколько не потерян, если он может так радоваться в столь незначительной ситуации… Что касается моих старых записей, некоторые записи давних лет у меня вызывают недоумение: как, неужели я так думала? Так чувствовала? Это говорит только о том, что человек в течении жизни способен меняться. Но способен и не меняться…

— Расскажите про Тонино Гуэрра.  

 Нет, мне нечего рассказывать. Я была у него в доме однажды. Кроме нас, там было еще два десятка кошек, что, на мой взгляд, многовато. Он показал мастерскую и скульптурный сад умеренного качества. Подарил большую работу, трафарет на ткани. Вот и все. Что же касается его сценариев, они не имеют, на мой взгляд, никакой ценности, кроме той, что Феллини взял их за стартовый толчок для работы.

— В уже упомянутом «Зеленом шатре» вы касаетесь темы детства. Ясно, когда оно начинается, но когда оно заканчивается? Когда закончилось ваше детство?

 Это весьма условная точка – конец детства. У некоторых людей детство проходит, а взросления не наступает. Одна из главных тем романа – цивилизация личинок, не прошедших этапа взросления. На языке биологии – метаморфоза. На языке культурной антропологии – инициации. Я человек довольно раннего взросления. Но у меня есть такая точка зрения, что существует некий константный возраст, в котором человек рождается и умирает. Пока он маленький, он дорастает до своего возраста, а войдя в него, в нем и останавливается. Моя мама говорила, что ей от 18-ти до 21-го. И к моим пятнадцати она уже понимала, что по этому константному возрасту я старше ее. Это так и было. Она была умной и очень юной и по реакциям, и по поведению, и это понимала. И рано ушла…

— А что открывается лишь с возрастом?

 Я еще немного поживу, а потом скажу.

— Вы говорите, что «личиночный мир» превращает созидателей и строителей жизни  исключительно в ее потребителей. Не кажется ли вам, что «неделание» порой лучше обратного? Вы говорите, что в жизни все уже переигралось. Если Творец уже все сотворил, а мы не создаем ничего нового, а лишь копируем, то не лучше ли созерцательная пассивность, чтобы не нарушать гармонию?

 Возможно, что в мире ничего нового не происходит, и прав Экклезиаст. Но зато происходит, и еще как, в отдельно взятой жизни отдельного человека. Это и есть пожизненное задание: увидеть, понять, полюбить, пострадать, принять участие в этой гениальной игре. Лично у меня – огромное чувство благодарности к Творцу за предложенные возможности. Что же касается гармонии, она тоже подвижна, как и весь наш мир.

— «Детство 45-53: а завтра будет счастье». В этой книге удивительно, что, несмотря на весь происходящий ужас военного и послевоенного времени, у людей были надежды, чего сегодня в России нет. Как вы сами говорите: «Россия сегодня живет лучше, чем когда-либо. Но у всех ужасное настроение. Все ожидают катаклизмов, неприятностей, несчастья. В послевоенное время, напротив, говорили: «Сейчас нам трудно и плохо, а завтра будет очень хорошо. Счастье будет завтра». Что отличает русских среди других народов?

 Русских отличает в большой степени умение создать невыносимые условия жизни для себя, и в этих невыносимых условиях порождать гениев в статистически большом количестве, а также и уничтожать их в тех же статистически огромных количествах.

— Не так давно мы говорили с Глебом Павловским, и он сказал, что Россия очень трудна для долгой жизни, в ней надо либо умирать молодым, либо не чувствовать изменений – быть туповатым. А где в России комфортно и кому?

 Комфортность – очень странное измерение. Ежели кто хочет комфорта, то надо немедленно из России уезжать. Она не страна комфорта. Она страна огромных трудностей, крайней общей бесчеловечности и выдающихся гениев человечности.

Хотела привести пример, и поняла, что два лучших примера – немец доктор Гааз и еврей Владимир Павлович Эфроимсон… Это шутка, конечно. Огромное количество гениев дала Россия – Менделеева и Вернадского, Кольцова и Вавилова, Чижевского и Колмогорова. Судьба некоторых весьма трагична.

Но при этом я должна признать, что в моем окружении я встречаю потрясающе талантливых, нравственных, прекрасных людей. Иногда приходит в голову, что их больше, чем где бы то ни было. Но это скорей всего от устройства оптики – западных людей мы хуже понимаем, потому что всегда есть и культурный, и языковый барьер. А на вопрос «Кому на Руси жить хорошо?» ответил поэт Некрасов, а Кирилл Серебренников в своем недавнем спектакле перевел эту поэму на современный язык… Цитирую Некрасова:

Роман сказал: помещику,
Демьян сказал: чиновнику,
Лука сказал: попу.
Купчине толстопузому! —
Сказали братья Губины,
Иван и Митродор.
Старик Пахом потужился
И молвил, в землю глядючи:
Вельможному боярину,
Министру государеву.
А Пров сказал: царю…

— Что должно произойти, чтобы вы навсегда уехали из России?

 Выгонят – уеду. Мне в России очень интересно. Я довольно много времени провожу в Европе. Комфортно, между прочим. Но есть ощущение, ничего не могу с этим поделать, что живая жизнь, насыщенная, страшноватая порой, но острая и яркая, происходит в России.

— Вы говорите, что с годами все меньше боитесь. Ваша жизненная установка: от страхов нужно избавляться. От каких страхов вы смогли избавиться?

 Я совершенно избавилась от одного очень мелкого страха – страха не понравиться.

— Вновь перечитала ваши «Диалоги» с Ходорковским. Знаю, что вы так же вели переписку с заключенным, который сидит за убийство (он написал книгу, а вы читали ее). Откуда у вас такой интерес к людям, прибывающим в неволе? Сейчас Кирилл Серебренников под домашним арестом.  Не думаете начать переписку с ним?

 Во мне сильно сострадание. Не от высокой морали, а от подвижности воображения: мне очень легко почувствовать себя в шкуре другого человека. И потом, я с детства не люблю власти, как институции, и состояние человека, вынужденного 24 часа, и месяц, и год находиться в чужой власти, мне кажется непереносимым. Лучше смерть. Если бы у Кирилла была охота переписываться, я бы с радостью взялась за это дело. Но он под домашним арестом, и общаться с окружающими ему запрещено. В этом смысле  хуже, чем тюрьма.

Когда Юлий Даниэль отсиживал срок за издание своих произведений за рубежом, ему много писали, и он отвечал замечательными письмами. Потом вышел огромный том этой переписки. Потрясающе интересный.

— Подвластность в русской литературе осталась?

 Я не знаю. Надо мной никакой власти нет. Никогда в жизни у меня не было начальников (кроме одного короткого периода, когда я работала в театре, и был главный режиссер, распоряжения которого я выполняла) и подчиненных. Но я недолго проработала на службе.

— Дина Рубина мне однажды сказала: «Посидеть бы в израильской тюрьме, да в одиночке. Посадите хоть на пятнадцать суток — для творческого сосредоточения». А какая писательская мечта у вас?

 Нет, в соседнюю камеру я не хочу. Более того, я подозреваю, что Дина Рубина пошутила. А я живу в такой стране, где так шутить невозможно. Как-то совсем не смешно. А побыть одной прекрасно. Для этого я уезжаю в одну итальянскую деревню, где и сижу в точно дозированном одиночестве, поскольку в двух минутах от дома живут мои русские друзья, готовые разделить со мной и обед, и мысли, и прогулки.

Таша Карлюка, «Детали». Фото: Sergei Karpukhin, Reuters К.В. 

(Первая публикация — сентябрь 2017 года)

Новости

Источник: "Живых заложников все меньше. Их нужно вытащить из этого ада!"
Теперь окончательно: церемония вручения премии Израиля пройдет не в Иерусалиме, а в Сдероте
Американский главнокомандующий: "Мы дали Израилю не все оружие, которое он просил"

Популярное

За два дня до войны приехал торговец из Газы, заплатил наличными и… исчез

Я спрашиваю фермера Офера Селу из мошава Гева-Кармель, как война повлияла на его отношения с торговцами из...

Мы ошибаемся, если думаем, что в Израиле низкие пособия. В будущем их еще больше урежут

Сообщение о будущем и неизбежном банкротстве Службы национального страхования в Израиле («Битуах леуми»)...

МНЕНИЯ