«Как меня расстреливать водили». Житель освобожденного Изюма – о выживании под оккупацией

24 февраля в 6 часов утра Валерий Губриенко пошел закупать продукты и запустил «впрок» стиральную машину: вдруг будут проблемы с электричеством. Его жена, Евгения Губриенко, в этот момент уже спешила на электричку из Изюма в Харьков. Узнав, что Россия напала на Украину, она первым делом поехала забирать из больницы в Харькове младшего сына. У девятилетнего мальчика проблемы со здоровьем, на днях его ждала комиссия по инвалидности.

Так для семьи начались война и долгий период выживания под оккупацией.

51-летний Валерий по профессии – строитель, увлекается историческим фехтованием, ранее руководил фехтовальным клубом в Харькове. Евгении 45 лет. Она закончила Харьковский зооветеринарный институт, но по специальности не работает – заботится о детях. У семьи трое сыновей – 22, 20 и девяти лет. Средний сын Алексей – инвалид первой группы, у него тяжелая форма аутизма, он практически не разговаривает.

К началу войны семья уже два с половиной года жила на северной окраине Изюма – в частном доме на тихой улице Зеленый Гай. Возможно, выбор места спас им жизнь: российские войска заняли эту часть города первой, и она не подвергалась массированным артиллерийским обстрелам.

С автоматом и гранатой

На второй день войны, 25 февраля, Валерий записался в территориальную оборону. Уже следующей ночью он заступил на патрулирование города, получив автомат, четыре рожка патронов и гранату. Позже его подразделение перебросили на охрану моста через реку Северский Донец на трассе Изюм – Харьков.

Изюм разделен рекой на две части. Их связывают два автомобильных моста и один пешеходный. Позже при приближении русских войск оба моста подорвали.

«Власти были парализованы»

По словам Валерия, городские власти в первые дни войны не обеспечили эвакуацию граждан. Более того, некоторые их указания мешали эвакуироваться даже тем, кто хотел сделать это самостоятельно.

«Все властные структуры были парализованы. Люди не смогли уехать – поэтому было так много жертв среди мирного населения. Я считаю, что за смерти гражданского населения от обстрелов россиян отвечает в том числе и мэр города. Он ничего не сделал. Вернее, наоборот, он многое сделал, чтобы люди не смогли уехать.

Из Изюма можно уехать на автомобиле по мостам. Мы стояли на блокпостах. Поступает команда от местных властей: никого не выпускать. И мы не пускаем целый день. Почему? Непонятно. Якобы там обстрелы, мины – но все это высосано из пальца. Потом пускаем – машины два-три часа едут. Потом опять не пускаем. И так с 26 февраля до 2-3 марта».

В конце февраля – начале марта город подвергся мощным авиаударам. 6 марта русские войска вошли в Изюм с северо-запада и северо-востока, взяв город в клещи.

«Мы не успели отойти в Изюм и попали под заходящие танковые колонны. Одна из колонн обошла город с востока. Танки встали на высоте, прямо во дворах у людей, повалив заборы и сараи и прямой наводкой били по жилым домам в Изюме. Я все это наблюдал своими глазами».

На тот момент украинские части уже почти не оказывали сопротивления, вспоминает Валерий. В Изюме на момент подхода многотысячной российской группировки размещались два взвода ВСУ, усиленные несколькими минометами, и 200 человек из территориальной обороны. Общая численность украинских защитников составляла около 400 человек легкой пехоты – без пушек и бронетехники.

Северную часть города российские войска заняли очень быстро. 6-7 марта они уже контролировали расположенный там железнодорожный вокзал.

«В центр города они очень долго боялись заходить, видимо, опасались, что там размещаются украинские части. И они две недели били из танков и артиллерии по городу, в котором не было никаких войск», – говорит Валерий.

В центре были разрушены 90 процентов инфраструктуры и общественных зданий – школ, социальных учреждений, училищ.

«Все, что примыкало к горе Кременец (самая высокая точка Изюма. – Прим. «Деталей»), уничтожено на 100 процентов. Там не осталось практически ни одного целого дома».

Группа из восьми бойцов теробороны, в числе которых был Валерий, решила попытаться лесами отойти в сторону города Чугуева.

«Я спрятал украинские флаги, оружие, боеприпасы – то, что мы не могли взять с собой. Но когда мы вышли в лес, то поняли: в нем не удастся спрятаться. Лес просматривался на сотни метров, был поделен на квадраты, между ними – нормальные проездные дороги. В начале марта всюду лежал снег, на деревьях еще не было листьев. В воздухе повсюду, как пчелы, жужжали российские беспилотники. Грохотала артиллерия. Фактически в каждом квадрате что-то стояло и стреляло. Мы переночевали в лесу и поняли, что надо разбегаться поодиночке, потому что толпой мы никуда не прорвемся».

В тот момент бойцы находились примерно в 6 километрах от Песчанского кладбища, расположенного на окраине Изюма (в середине сентября оно стало печально известным на весь мир – именно там обнаружили массовое захоронение на 440 могил, в котором покоятся мирные жители и военнослужащие, убитые россиянами. – Прим. «Деталей»).

«Я был санинструктором. В нашей группе один боец четыре дня находился в неподобающей обуви – просто в резиновых галошах. А бегать приходилось много, ноги постоянно мокрые – в итоге у него началось отслоение кожи на подошве. Мы с ним эти 6 километров до Песчанского кладбища пробирались восемь-девять часов. Обходили мины и растяжки, российские «секреты». Он на мне висел, я его практически тащил, нес его автомат и боекомплект. Мы останавливались, он опускал босые ноги в снег, несколько минут ждали, пока у него ноги занемеют и перестанут чувствовать боль, и шли дальше.

Потом еще пару часов пробирались по городу до моего дома, где я мог ему хоть какую-то помощь оказать. Мы с этим человеком вышли из леса 8 марта. На следующий день я помог ему дойти до его родственников, живших в центре Изюма».

В тот же день, 9 марта, Валерий чуть не погиб. Он пошел по трассе к пешеходному мосту, чтобы посмотреть, что происходит в городе, и встретился с заходящей в город колонной российской техники. Мужчина спрятался в камышах у обочины дороги – и россияне ударили по ним из крупнокалиберного пулемета. Потом его окружили российские военные, раздели догола и обыскали, заставив полчаса стоять босым на снегу и морозе.

«А потом они сказали: теперь иди куда хочешь, но по дороге идти нельзя, иначе мы тебя застрелим. А там с одной стороны болото, с другой – речка пять метров шириной. Пришлось форсировать речку в мороз – я в итоге получил воспаление легких».

Для Валерия не стало новостью обнаружение после освобождения Изюма массовых захоронений. Во время оккупации в городе продолжали работать украинские спасатели из ГСЧС. Они раскапывали завалы, оставшиеся после российских авиаударов и артобстрелов. В числе спасателей был и близкий знакомый Валерия. По его словам, только из-под завалов спасатели извлекли более тысячи тел погибших.

«Очень много людей было расстреляно в машинах, когда они пытались эвакуироваться. Многие утонули, пытаясь переправиться через реку Северский Донец по слишком тонкому льду. В воде находили по несколько машин с трупами внутри. Очень много расстрелянных россиянами людей было по оврагам и просто по обочинам дорог. Идешь – а на обочине лежит убитый человек, или двое. И они лежали месяцами, их не убирали практически до тепла.

Я лично были свидетелем расстрела гражданских машин. 5 марта, когда российские танки только заходили в город, наш командир приказал передислоцироваться и отправил меня и еще одного человека в разведку в гражданской одежде. Мы хотели выйти к мосту, но, не дойдя одну улицу до него, услышали грохот танков. Нас обогнала гражданская легковушка – и тут навстречу ей из-за поворота выехал российский танк. Он ударил в машину прямой наводкой – мы находились метрах в 250 оттуда. Танк выстрелил и поехал дальше. Мы подошли ближе – останки тел и обломки машины были разбросаны метров на сорок. Куски человеческих тел висели на деревьях, на заборе…»

Валерий добавляет, что уже во время оккупации россияне периодически обстреливали город из реактивных систем залпового огня, утверждая, что это делают украинцы. Однако местные жители уже знали, где стоит артиллерия РФ, и могли приблизительно определить, куда она стреляет.

«Их РСЗО (реактивная система залпового огня. – Прим. «Деталей») стояла буквально в полутора километрах от нас. Мы слышали звуки «выхода» и уже по привычке отсчитывали, сколько секунд до прилета. И обязательно пару раз в неделю случалось такое, что от «выхода» до прилета проходило лишь три-четыре секунды. Потом в воздухе был слышен хлопок, когда над городом разрывался кассетный боеприпас» (снаряд РСЗО «Град» вылетает из направляющей со скоростью 50 метров в секунду, а затем разгоняется до 715 метров в секунду. Таким образом, за три-четыре секунды он может преодолеть лишь расстояние около 3 километров. – Прим. «Деталей»).

«Я попал под такой прилет прямо днем. Услышал звук «выхода», и у меня было три секунды чтобы спрятаться. Я упал за сарай, и надо мной в сарае кассетная шрапнель разбила окно».

 «Зачистка», доносы и тушенка

Оккупация началась с так называемой зачистки. Судя по всему, кто-то из полицейского начальства пошел на сотрудничество с оккупантами и сдал им списки бойцов теробороны.

К дому супругов подъехали БТР, БМП и машина «Урал», в ней человек 20 солдат и омоновцы в черной форме и балаклавах. «Они вынесли бэтээром ворота в соседский дом – и тогда я сам к ним вышел. Говорю: это вы меня ищете».

Жену и детей Валерия закрыли в отдельной комнате. Около четырех часов россияне обыскивали дом, периодически избивали мужчину – проводили с ним «профилактическую беседу».

Самый страшный момент был, когда Алексей, 20-летний сын-аутист Валерия, не понимающий, что происходит, решил выйти на кухню. Российские солдаты чуть не застрелили его.

«Мне пришлось буквально на автомат грудью броситься. Он выбежал из комнаты – солдат поднимает автомат и хочет стрелять. Я кидаюсь на автомат – получаю по шее прикладом от другого, потом меня еще попинали немного. Они посмотрели, что у меня один сын – аутист, другой ребенок маленький, тоже болеет, и оставили меня дома. Мне повезло – многих забрали «на подвал», и они оттуда не вернулись», – рассказывает Валерий.

По его словам, в городе было три разные комендатуры – сил ЛНР, российских военных и городских коллаборационистских властей.

«Если попадал к элэнэровцам – выходил оттуда уже куском мяса, страшно избитый – если вообще выходил».

Так пропал хороший знакомый семьи – украинский писатель и волонтер, инвалид Владимир Вакуленко, живший в деревне Капитоловка под Изюмом. Как и семья Губриенко, Вакуленко заботился о сыне с тяжелой формой аутизма. В начале марта Вакуленко похитили военные самопровозглашенной ЛНР. С тех пор его больше никто не видел. Его сын-инвалид остался на попечении его пожилых родителей, которым уже за 70 лет.

Родные и семья до сих пор надеются, что он все же отыщется живым (во время подготовки статьи поступила непроверенная информация о том, что было обнаружено тело Владимира Вакуленко, по всей видимости, казненного о в комендатуре ЛНР. – Прим. «Деталей»).

«Он был известным проукраинским активистом, его мог сдать кто угодно», – замечает Валерий.

Во время оккупации нередки были доносы на соседей. Жители города разделились на «пророссийских» и «проукраинских».

«До оккупации Изюм был очень пророссийским городом. На нашей маленькой улице, где всего домов 20, жилых из них – десяток, и примерно в четырех из десяти русских встречали почти что хлебом-солью. Предлагали водку, сало, закатки», – признается Валерий.

По его словам, пророссийская соседка дважды натравливала на него военных из ЛНР. От них удалось откупиться самогонкой.

Некоторых пророссийских жителей города ничто из происходившего не заставило изменить свое мнение, вспоминает жена Валерия.

Евгения Губриенко: «Меня поразила еще одна наша соседка. У нее была квартира в Изюме. В дом был прилет, квартира пострадала, женщина переехала на нашу улицу, где у нее был частный дом-дача.

И вот россияне начали выдавать гуманитарку. Мы идем с ней с раздачи продуктов, она крутит в руках банку тушенки и говорит: «Вот вы говорите, что россияне плохие, а они же о нас заботятся. Вот смотрите «Произведено в Краснодарском крае». Из самого Краснодарского края нам везли продукты, чтобы мы тут не голодали. Все-таки хорошие они люди». Ей разбомбили квартиру, взамен выдали две банки тушенки – и уже они «хорошие»».

«Каждую неделю нам рассказывали новую версию того, что с нами будет. То ли нас присоединят к Белгородской области, то ли к ЛНР, то ли это будет Купянская народная республика», – вспоминает Евгения Губриенко.

«Они пытались склонить нас к сотрудничеству. С апреля начали собирать директоров школ, кто не хотел сотрудничать – тому прикладом по хребту.

Кое-кто сотрудничал – отказаться было трудно. Про одну женщину, директора школы, рассказывали, что, когда она не пришла на общее собрание, к ней явились домой военные и избили мужа. Пригрозили, что в следующий раз сожгут дом. В тот же день ей удалось найти перевозчика и уехать из города».

 «Бизнес» под оккупацией

Магазины во время оккупации не работали, продукты можно было добыть только на рынке. До середины июня в городе не было электричества, до самого конца оккупации не было газа. Еду готовили на кострах.

Валерий и сам торговал на базаре – так семья выживала. Поскольку до войны он работал строителем, дома у него остались инструменты и стройматериалы. На них был спрос – люди пытались отремонтировать свое жилье после обстрелов.

«Требовалось все: гвозди, саморезы, сантехника, а магазины не работали. Хоть какие-то поставки в город начались только с конца мая – начали возить товары из Купянска», – вспоминает Валерий. Он продавал бензин, продукты, менял сухпайки у российских военных. За время оккупации похудел на 26 килограммов.

Торговля шла в основном меновая: наличных гривен у людей почти не было, а российские рубли в городе не ходили. «Бизнес-схемы» могли быть самыми причудливыми.

«Допустим, я перед войной запас большое количество стирального порошка. В соседнем селе я менял порошок на картошку. Потом вез картошку в Изюм. Там менял ее на чай-кофе. Их вез на рынок и на рынке менял на подсолнечное масло, сахар, крупы. Дороговизна была бешеная. В апреле цена гречки доходила до 300 гривен за килограмм (около 28 шекелей, цена гречки в Украине в данный момент – 65-90 гривен. – Прим. «Деталей»).

В первые дни почти никто не успел снять деньги с карточек, банкоматы выдавали по 1-2 тысячи гривен, потом они вообще перестали работать.

С мая обналичивать гривны ездили в Купянск или Сватово, также оккупированные Россией. «Знающие люди» брали чужие карты и обналичивали гривны за комиссию в 30% – где они это делают, держали в секрете. Иногда «посредник» мог исчезнуть вместе с чужими банковскими картами.

«Скоро у нас появятся в Украине новые миллионеры – те, кто во время оккупации обналичивал деньги или вывозил людей», – грустно шутит Валерий.

В июне россияне начали разрешать местным жителям выезжать в РФ. Многие жители Изюма уехали через Россию в Европу. Немедленно возник бизнес «перевозчиков». Доехать с перевозчиком до Москвы стоило 10-15 тысяч гривен на человека (270-400 долларов). Доставка в Польшу обходилась в 500 долларов.

Передвигаться по городу и за город можно было только с документами, причем на блокпостах требовали документы и на транспортное средство. Если документов не было, транспорт просто отбирали.

«Я слышал, что в Россию и ЛНР отправляли целые караваны отобранных машин, скутеров, мотоциклов», – говорит Валерий.

Мобильная связь в городе была только на горе Кременец, самой высокой точке в окрестностях.

«Чтобы от меня доехать до горы Кременец, нужно было пройти восемь блокпостов. Через один тебя раздевали, проверяли, выворачивали вещи».

В марте-мае сеть блокпостов была более плотной, к августу их стало меньше. Россияне почувствовали себя хозяевами в Изюме.

«Открылись подпольные «генделыки» («наливайки») – ларьки с напитками и пирожками. Заходит туда русский, ставит открытую сумку – ему туда кладут бутылку самогонки или водки – и он уходит. Офицеры им запрещали пьянство, но они, конечно пили.

Понятия «грабежи» просто не было – русские забирали что хотели. Приходят и говорят: «Ты отдашь вот это, это и это». И ты отдаешь. Если сопротивляешься – получаешь прикладом по морде. Это происходило постоянно, каждый день. Тебя останавливают на блокпосту – могут взять все, что им понравится».

В этой причудливой реальности сегодня российские военные могли вести тебя на расстрел, а завтра – выменивать у тебя за сухпайки клубнику и черешню.

«Я торговал на рынке чем угодно. Русские военные тоже туда приходили – не всё и не всегда можно было «отжать» прилюдно, теоретически комендатура запрещала им это делать.

Они меняли там свои сухпайки, вещи, топливо, продавали много продуктов, генераторы, инструменты. Средний уровень их интеллекта – пэтэушник после восьми классов школы в лучшем случае. Общение на уровне «моя-твоя, дай сюда»».

Но были и исключения, вспоминает Валерий.

«Как-то приходит ко мне женщина-сержант, военная. Я уж не помню, что ей надо было, но я ей это достал. Спрашиваю: мне бы продуктов купить. Она мне: «Продукты – это гуманитарная помощь, мы их не продаем, а раздаем».

И буквально через пять минут возвращается с мешком гуманитарки: тушенка, консервы. Спрашивает: сколько за это дашь? И все – без всякого внутреннего противоречия, за несколько минут.

Но меня поразило даже не это. Я купил у нее продукты. И вдруг она спрашивает: «А ты не знаешь, где бы здесь взять книжек? Так хочется Булгакова почитать…»

Вот тут я чуть не онемел. Сказал ей, где находятся разрушенные их обстрелами библиотеки. Говорю, покопайте там под завалами, поищите.

Еще одна русская военная пришла ко мне… купить сим-карту украинской сети «Киевстар». Как раз тогда одна женщина сумела попасть к нам через переходы с территории Украины и, чтобы заработать, принесла с собой сим-карты на продажу.

Военнослужащая, командир российского подразделения, приехала на отжатой у местных жителей машине. Купила карточку «Киевстара», попросила ее настроить.

Выяснилось, что она хочет позвонить своему деду в Киев. Он заблокировал ее российский номер и «почему-то не хочет общаться» с ней. Она рассказывала об этом с такой глубокой обидой, она искренне не понимала – почему ее родственники в Украине не хотят с ней разговаривать и почему «поссорились два братских народа». Я вышел из ее машины с каменной улыбкой, завернул за угол и побился головой об стену. У меня мозг вскипел.

Дээнэровцы и элэнэровцы были еще хуже россиян. У них в мозгах полный треш. Они люто завидовали нам, у которых эти восемь лет не было войны. Они останавливают тебя на блокпосту и могут задать вопрос: «Когда началась война?» Если ответишь, что 24 февраля, получишь прикладом. У них в голове война началась в 2014 году, причем потому что украинцы выбрали Зеленского (президентские выборы, на которых победил Владимир Зеленский, состоялись в 2019 году. – Прим. «Деталей»).

Некоторые истории, которые передавали из уст в уста и которые пересказывает Валерий, скорее напоминают городской фольклор. Но они хорошо отражают отношение проукраинского населения к оккупантам.

«У россиян находился засекреченный штаб в селе Глинское под Изюмом. Там стояли силы ПВО. Украинское командование узнало об этом и решило нанести авиационный удар по этому штабу. Один из моих знакомых имел в Глинском баню, куда ходили мыться российские офицеры. Хозяин бани очень поддерживал «русский мир»: «Путин, введи войска» и все такое.

И вот эти офицеры сидят на веранде бани, хозяин вместе с ними. Вдруг они слышат гул самолета. Один из офицеров: «О, самолет!» Второй: «О, тепловые ловушки отстрелил». Третий: «Пошла ракета! И вдруг они понимают: «Там же наш С-300 находится!»

Самолет одной ракетой подавил комплекс ПВО, а второй нанес удар по штабу.

Офицеры прыгнули с веранды, теряя простыни. Один голышом побежал по огороду рядом с баней. Всей одежды на нем – только шапка на голове в виде треуголки, и на ней написано – «Наполеон». А там бабка картошку сажала. И вот бежит он голый в этой шапке. А бабка поднимает голову и говорит: «Ну что, Наполеон, вср*лся?»

Хозяин бани, по словам Валерия, после этого решил «свернуть бизнес» и уехал в Россию.

 «Как меня расстреливать водили»

В июле-августе ВСУ начали наносить точечные удары из РСЗО HIMARS по российским штабам и складам, в том числе в Харьковской области. Оккупационные власти заявили, что снова будут «зачищать» Изюм от «укронацистов». Под «нацистами» поднимались бывшие украинские военные и бойцы теробороны. Валерий понял, что ему грозит смертельная опасность.

«Меня встретили на улице двое, повели в поле. Они же не могут так просто убить – им покочевряжиться надо. Начали стрелять очередями, но мимо меня, над головой. Я понял, что дело серьезное, и ждал решающего момента – когда можно будет попытаться наброситься на них и отобрать оружие. Шансы, думаю, были 50 на 50.

Но они же идиоты. Они вывели меня «расстреливать» в поле прямо рядом с российским «секретом». Там увидели, что в их сторону летят пули – и начали стрелять в ответ. Пока они перестреливались, мне удалось убежать».

Это стало последней каплей. Семья поняла, что в городе оставаться больше нельзя. Валерий с супругой продали все, что было в доме, и собрали денег, чтобы заплатить перевозчику за эвакуацию на территорию Украины и дать взятки на блокпостах.

В середине июля с оккупированной части Харьковской области открыли гуманитарный коридор в сторону Украины: через него могли выехать женщины, дети и старики – все, кроме мужчин призывного возраста. Переходили по дамбе Печенежского водохранилища. От Изюма дотуда около 100 километров. Чтобы добраться до дамбы, нужно было не только заплатить перевозчику, но и дать взятки на блокпостах.

Через месяц с небольшим, 22 августа, супруги эвакуировались на территорию Украины этим маршрутом.

За то, чтобы военные ДНР пропустили Валерия и их старшего сына, супруги заплатили тысячу долларов. Семья уехала налегке: дома остались все вещи, которые не успели продать.

В Харькове Валерий прошел «фильтрацию» – собеседование с сотрудниками украинских спецслужб. «Никакие письменные и электронные носители мы с собой не брали, но я запоминал, что где находится. Так что можно потешить свою гордость: может быть, в ударах по складам и сосредоточению техники перед контрнаступлением был и мой вклад», – говорит он.

Что дальше?

1 сентября семья приехала в Черновцы с маленькими рюкзачками – без теплой одежды и обуви. Знакомые пустили их пожить в своей квартире.

Валерий говорит, что практически никакой помощи от государства они пока не получили – лишь один продуктовый паек. По приезде старший сын попал в больницу с пневмонией – без помощи государства, с инвалидом и девятилетним ребенком у семьи нет возможности стоять в очередях на бесплатную выдачу еды и одежды. Сейчас супруги просят помощи у знакомых, чтобы подготовиться к зиме. Нужно самое необходимое: теплая одежда и ремонт в квартире, которая тоже не готова к холодам.

Супруги говорят, что не сомневались: Украина освободит их город. Но они не ожидали, что это произойдет так скоро. «Думали, раньше Нового года точно ничего не будет, я ожидал, что освободят весной», – говорит Валерий.

По его словам, сейчас Изюм зачищают от переодевшихся в гражданское русских военных, выявляют коллаборантов и выясняют степень их причастности к военным преступлениям.

«Но самое главное – изымают оружие. Там у населения скопилось огромное количество оружия и боеприпасов. У русских за бутылку самогонки можно было купить РПГ. Когда взлетали на воздух склады, все их содержимое разлеталось по округе на сотни метров. Я лично видел мужика, который вез на велосипеде мешок гранат. Мешок у него порвался, и гранаты по дороге начали высыпаться. Я ему кричу: «Эй, мужик! Ты гранаты теряешь!» – вспоминает Валерий. – Знаю, что у некоторых динамит ящиками запасен вместе с бухтами запального шнура. После этой войны оружия на руках у людей будет очень много еще долгие годы».

Как только в Изюм начнут пускать гражданских лиц, Валерий собирается съездить туда и забрать из дома теплые вещи. Семья пока останется в Черновцах: младший сын уже пошел здесь в школу. Через месяц Валерию восстановят паспорт, сгоревший в Изюме после одного из обстрелов. Потом он собирается призваться в армию и выучиться на сапера. Впереди у него много работы на освобожденных территориях.

«В Изюме очень много всего надо разминировать. В лесу есть места, где на каждом квадратном метре лежит что-то взрывающееся. Лес все еще буквально усеян смертоносным железом. И с этим что-то надо делать».

Дaрья Гершберг, «Детали» AP Photo Evgeniy Maloletka √