У нас нет силы устрашения

В конфликте между Израилем и арабскими государствами в регионе понятия «силы устрашения» в израильском понимании  не существует, а при военно-политическом использовании этого термина его ценность весьма низка.

Никто не спорит о колоссальном значении устрашения врага. Вопрос в том, как мы его понимаем, и что делаем, чтобы его достичь и сохранить?

Сила устрашения определяется, как создание угрозы противнику, которая заставит его взвесить, превысит ли вред, нанесенный ему в результате его агрессивных действий, ту пользу, которую он намерен извлечь. Это определение основано на предположении, что мы с врагом мыслим одинаково рационально, а посему – сможем понять, как он оценит полученную пользу и причиненный вред. Исторический опыт учит, что это предположение почти никогда не сбывается, разве что в области ядерного оружия, но там речь идет не о балансе вреда и пользы, а о взаимном устрашении в силу возможности тотального уничтожения.

Исторически израильская практика устрашения противника выявила две разновидности: устрашение практическое и потенциальное. Первое предусматривало периодическое использование силы, как в случае подвернувшейся возможности и при необходимости, так и в случае одного лишь устрашения в чистом виде. Последнее заключено в общепризнанном потенциале ЦАХАЛа, который проявляется в его огневой мощи, новейшей технологии, системах вооружения и системе ведения боевых действий, чье превосходство противник признает заранее.

Впервые израильская сила устрашения прошла экзамен в 1953-56 годах. Постоянные теракты из сектора Газа и Иордании привели к ряду операций возмездия, призванных устрашить врага. Но вместо ожидаемого устрашения началась эскалация. Первым, кто это понял, был начальник генштаба Моше Даян. В октябре 1956 года он объяснил, что даже с устрашением всеми нашими танками, пушками и самолетами мы зашли в тупик.

Оттуда был проложен путь к войне. Если так, какая выгода была для устрашающих от их силы устрашения?

Другой пример: в апреле 1967 года, в ходе непрерывного противостояния с Сирией, которая хотела возглавить борьбу с Израилем и втянуть в нее Египет, израильские ВВС инициировали воздушное столкновение, в котором были сбиты шесть сирийских МИГов. Для этого было совершено сто боевых вылетов, в том числе – над Дамаском. Эта акция устрашения заставила сирийцев броситься за помощью в Москву, и та увеличила прессинг на Египет, чтобы побудить его на демонстративные военные шаги (не войну), которые устрашат Израиль. Эти шаги имели немалое влияние на эскалацию напряженности, которая привела к Шестидневной войне.

В любом случае, израильская святая троица «устрашение-предостережение-подавление» потеряла свое значение после 1967 года. Это произошло потому, что военная победа Израиля загнала Египет и Сирию в тот угол, где устрашение перестало работать, и за следующие шесть лет египтяне и сирийцы подготовили Войну Судного дня.

Решение Египта начать «войну на истощение» было принято всего через месяц после разгрома в Шестидневной войне. «Война на истощение» снова доказала, до какой степени израильтяне не понимают логику египтян и сирийцев. Эта война закончилась вничью. Мы истолковали ее последствия, как «седьмой день Шестидневной войны», и были уверены, что разъяснили Египту: «Силой вы ничего не добьетесь». В то же время Египет истолковал «войну на истощение», как «первый день Октябрьской войны».

Иными словами, в устрашении есть глубокое внутреннее противоречие: чем яснее мы демонстрируем его противнику, тем быстрее порождаем у него стимул и механизмы, чтобы его обойти, потому что противник не может смириться с тем, что он устрашен.

По моему мнению, есть оправданное утверждение, что вторая ливанская война, хотя и не была самой успешной с военной точки зрения, привела к устрашению «Хизбаллы». Чтобы не оставаться в таком положении, «Хизбалла» добилась углубленного иранского вмешательства в Ливане, вследствие чего увеличила свой ракетный арсенал до такой степени, что добилась равновесия с Израилем в деле взаимного устрашения.

Что касается палестинских группировок во главе с ХАМАСом, мы относимся к их устрашению так же, как в прошлом относились к устрашению арабских государств и их армий, не понимая огромной разницы между ними: «Хизбалла», ХАМАС и другие террористические группировки живут и действуют одновременно в двух мирах. С одной стороны, они притворяются государством,  с другой – безо всякого притворства ведут подрывную деятельность, полную насилия, которая не имеет ничего общего с понятиями, нормами и правилами, принятыми в отношениях между государствами.

Палестинское общество нуждается в войне за независимость, как формирующей войне, по образу и подобию нашей войны, которая установила характер Государства Израиль вплоть до того, что война превратилась в идею, сформировавшую израильское общество. Подобно нам, палестинцы понимают всю критическую важность войны за независимость, чтобы создать национальное государство на определенной территории, которую они получили от Израиля. Ясир Арафат был бы доволен, если бы во время интифады мы убили 10 тысяч палестинцев, потому что наутро было бы создано палестинское государство на основе национальной, межарабской и международной идеи. При таком положении дел чего стоит устрашение?

Более того, чтобы устрашить, мы довели палестинцев в секторе Газа до такого положения, что им нечего терять. Так что, как у нас часто бывает, понятие устрашения потеряло все актуальное и практическое значение. Дополнительная проблема состоит в трудности измерения степени и силы устрашения на протяжении длительного времени. Для этого нет никакой шкалы. Устрашение существует и присутствует, но в нем немало туманности и неопределенности.

Должно ли отсутствие устрашения привести нас к воздержанию от использования силы против ХАМАСа и подобных ему группировок? Разумеется, нет. Допустимо и необходимо использовать силу. Не исключается даже возмездие в ответ на террор. Но использование силы желательно и необходимо лишь тогда, когда совершенно ясно, что есть долгосрочные цели – например, умиротворение конфликта с помощью параллельного, сбалансированного использования силы в сочетании с инициативой и условиями для политических перемен.

Дов Тамри, «ХаАрец», Р.Р. К.В.

Фото: Ibraheem Abu Mustafa, Reuters