Европейские страны распадутся, но Европа останется единой

Пока внимание СМИ притягивало противостояние Мадрида с Барселоной, южные штаты Бразилии — Парана, Риу-Гранди-ду-Сул и Санта-Катарина тоже провели референдум о независимости. Он был неофициальным, но к независимости местные жители стремятся по той же причине, что и каталонцы: они полагают, что отчисляют в федеральный бюджет слишком много денег, а обратно, в виде официальных ассигнований, пролучают очень мало.

Альберто Спекторовский, профессор кафедры политологии, управления и международных отношений тель-авивского университета, в интервью «Деталям» предположил, что за стремлением народов к независимости сегодня стоит не борьба за самоопределение, а, в основном, экономический эгоизм.

— В сепаратизме, как таковом, нет ничего нового, это не прерогатива каталонцев. Фламандцы хотят расстаться с валлонами и выйти из состава Бельгии, а почему? Из-за экономических вопросов, — говорит Спекторовский. — Когда-то Чехия и Словакия были единым государством. Швеция и Норвегия тоже были единым целым. Но после их расставания на карте появились сразу два процветающих государства.

Жители ряда северных районов Италии, хорошо развитых экономически, тоже выражают желание отделиться. Не совсем понятно, во что это выльется, но желание существует. Классический пример того, когда, по мнению жителей региона, то, что они отдают государству, больше того, что они от него получают. Кроме того, всегда можно сказать, что Италия — это искусственное образование, мост между южной и северной цивилизациями. Я, разумеется, преувеличиваю, но идея понятна.

И в Латинской Америке присутствуют такие тенденции. Не только упомянутые три богатых штата Бразилии якобы хотят отделиться от страны. Санта-Крус, экономический развитый департамент Бразилии, остается центром сепаратизма. Его жители не хотят финансировать миллионы бедных боливийских индейцев.

Так что в основе таких тенденций лежит экономический эгоизм. Вопрос в том, не приводит ли он в нынешнем либеральном обществе к эгоизму национальному? Я думаю, что приводит, и связь между ними прямая.

— Мы знакомы с историей европейского сепаратизма лучше, чем с далекой от нас Латинской Америкой. А что, эти три бразильских штата и впрямь могут обрести независимость?

— Мне кажется, что дальше слов там дело не пойдет. В Европе все гораздо серьезнее. Самый печальный пример распада европейской страны — это, разумеется, Югославия, где все переросло в войну.

Все думали, что после создания Евросоюза наступит постнациональная эра. Новая эпоха — мир, права человека и т.д. «Кому вообще нужна национальность?» Но в итоге национализм возвращается, в самом эгоистическом смысле этого слова, и именно из-за развития европеизма. Ведь самое интересное, что все эти национальные и этнические группы — каталонцы, баски, фламандцы и им подобные — не противятся общеевропейскому единению. Они, справедливо или нет, считают, что за ним будущее. Каталонцы думают: «зачем нам нужна Испания, ведь у нас есть Европа?» Конечно, сегодня Евросоюз не хочет отделения Каталонии, но логика тех, кто выступает за независимость понятна: есть единая валюта, евро, так зачем же контактировать с южными районами той же Испании, если можно торговать с Германией напрямую? Жители севера Италии говорят практически то же самое: «Какое мы имеем отношение к жителям Неаполя, например? С австрийцами у нас гораздо больше общего. Объединенная Европа — это прекрасно, а Италия — нет».

Другими словами, вопреки всем либеральным принципам ЕС, национальные чувства и даже национализм прорастают изнутри. Есть даже такое идеологическое течение — «Европа для народов». Вместо либеральной Европы — объединение этнических групп.

Тогда возникает вопрос о самоидентификации европейцев. Возьмем, допустим, Францию. Казалось бы, давно сложившееся государство, граждане которого считают себя французами. Однако есть бретонцы, есть нормандцы, не говоря уж о корсиканцах… А за Ла-Маншем есть шотландцы, англичане, валлийцы — жители Уэльса… Каждая такая этническая группа – это своего рода племя. Медленно, но постепенно, развивается тенденция возвращения чувства племенной принадлежности.

Многих эта тенденция пугает. Но она во многом объясняется тем, что либеральная Европа открыла двери для иммигрантов, для этнических общностей, которые вступают в противоречие с местными группами. В итоге складывается ситуация, при которой человек говорит, что он – каталонец или баск, а Испания для него – это формальное гражданство. Конечно, так думают не все, но такие мнения широко распространены.

— Допустим, вы говорите о каталонском национальном самосознании. Но ведь в самой автономной области собственно каталонцы составляют менее половины! Что же делать с остальными?

— Это своего рода фикция, конструкция. Туда приезжают самые разные люди, которые создают коллективную идентичность. В Каталонии живут испанцы, французы, жители других регионов. Среди представителей этих этнических групп есть и те, кто солидаризируются с каталонским национализмом. Например, эмигрант поселился в Барселоне, выучил каталонский язык, он ощущает себя каталонцем, и никто из местных ему не скажет: эй, ты вообще из Португалии, не вмешивайся в вопросы нашей независимости! Напротив, если он считает себя каталонским националистом, то его примут с распростертыми объятьями. И в то же время другая семья, которая живет на территории Каталонии 1000 лет, вполне может отрицать национализм и не иметь ничего против Испании.

Таким образом, среди тех, кто хочет независимости, сегодня можно найти и коренных жителей, и приезжих, и даже мусульман. Причины, по которым каждая из этих групп поддерживает сепаратизм, разные. Никто не требует демонстрации родословной: сколько поколений твои предки жили на территории Каталонии. Это значительно отличается от традиционного расистского национализма. Но еще 10 лет назад только 10% жителей региона требовали независимости, а сегодня пусть еще не большинство, но близко к половине — значит, завтра число сторонников независимости может вырасти до 70%. Особенно если Мадрид будет применять силу. Может быть, в этом и заключается их тактика.

Олег Линский, «Детали». Фото: Yves Herman, Reuters