«Это моя личная трагедия, трагедия России и трагедия всего мира»

…Она долго молчит, затем вздыхает, подбирая слова, чтобы ответить на вопросы: уехала ли из России навсегда? Думает ли, что когда-либо снова увидит Москву – город, в котором родилась, выросла и где еще две недели назад жила?

«Я приехала в Израиль, раздираемая тяжелым внутренним психологическим переживанием из-за травли и преследования организации «Мемориал». И, главное, из-за охватившего меня ужаса и шока, вызванного войной против Украины, – говорит доктор Ирина Щербакова. – Помимо прочего, на меня стала давить семья, опасаясь, что мне причинят вред. И в конце концов я почувствовала, что у меня не остается выбора, что мне не позволят свободно жить и работать в России».

Доктор Ирина Щербакова была координатором образовательных программ международного «Мемориала», и председателем Центра исследований и информации «Мемориала», пока эта организация не была закрыта в России по решению российского суда.

«Станем ли мы свободными?»

Ничто в семейной истории Щербаковой не предрекает оппозицию правящему режиму. Скорее даже наоборот, как сказано в книге «Руки моего отца», которая напечатана в России и сейчас переводится на французский язык. Вполне себе советская история. Или, скажем так, еврейско-советская.

«В моей семье женщины сильнее мужчин, – начинает свой рассказ Щербакова. – Прабабушка родилась и жила в небольшом городке в Гомельской области. Мифологический персонаж нашего рода, напоминающий героинь из книг Ицхака Башевиса Зингера. После того, как в конце XIX века по этому краю прокатились еврейские погромы, прабабушка решила, что семья должна стать более «русской», и выбрала ассимиляцию. Она выращивала табак, зарабатывала на жизнь, преуспела и отправила всех дочерей в русскую гимназию с целью получения образования, а всех мальчиков в университет – а у нее было 14 детей.

Я случайно обнаружила дневник бабушки Мириам: в семнадцатилетнем возрасте, через несколько дней после Февральской революции она, тогда молодая девушка, задала сама себе вопрос: станем ли мы, евреи, со временем по-настоящему свободными? Можем ли мы отныне учиться там, где захотим?

Мой дедушка, родившийся в бедной семье, вошел впоследствии в коммунистическую правящую элиту. Активист «Бунда», придерживающийся левых взглядов, позже примкнул к коммунистам, издавал первую коммунистическую газету в Гомеле, а после гражданской войны перебрался в Москву и занял в Коминтерне должность партаппаратчика, ответственного за пропагандистские материалы. Его отправили в Испанию во время бушевавшей там гражданской войны, а по возвращении послали на Кавказ, на должность политрука в летной школе, где в 1937 году обучались испанские летчики. Тот факт, что он находился далеко от столицы, вполне вероятно, спас его от знаменитой компании «чисток». К тому времени все, что касалось еврейской традиции, было, словно ластиком, стерто из истории нашей семьи, поскольку уже Маркс сказал, что у пролетариата нет национальности».

Ее мать родилась и росла среди детей, чьи родители, деятели Коминтерна, исчезли – и Ирина до сих пор не понимает, как могла слепая вера в коммунистические идеалы соседствовать с реальностью чисток… Отец родом из Днепра, в 17 лет ушел в армию, воевал в Сталинграде, был тяжело ранен. «В августе 1943 года медики решили, что ему следует ампутировать обе руки, – вспоминает Щербакова. – Но доктор-еврей, который лечил папу, смог избежать ампутации».

После войны отца приняли в МГУ. Родители Ирины столкнулись с антисемитизмом уже в конце сороковых годов, когда по приказу Сталина началась масштабная антисемитская кампания.

«Преподаватели-евреи были уволены, а отец не мог найти работу, – отмечает Щербакова. – После «Ночи расстрелянных поэтов» и «Дела врачей» возникла стойкая уверенность, что всех евреев со всего СССР депортируют в Биробиджан. В детстве, в пятидесятые годы, я часто сталкивалась с антисемитизмом – я еврейка, имя отчетливо еврейское (дома ее звали Шиндель), внешность чисто еврейская. Очень непросто расти в такой атмосфере, ежедневно натыкаясь на антисемитские проявления и в школе, и во дворе».

Уничтожить сталинизм

Ирине было 23, когда она защитила кандидатскую диссертацию про политическую сатиру в Германии в Веймарский период. Вся ее дальнейшая не карьера даже, а миссия – борьба со сталинизмом. Не нужно быть большим психологом, чтобы догадаться, что к этому ее подтолкнула семейная история. Антисемитизм занимал ключевое место в системе сталинизма, потому необходимо бороться и с тем, и с другим. И в 1970-е годы, когда Ирина работала, в основном, переводчиком, она начала записывать беседы с теми, кто выжил в ГУЛАГе.

Казалось бы, все известно. Угрызения совести за сталинские времена проявились еще в 1956 году, когда произнес свою знаменитую секретную речь Никита Хрущев, через три года после смерти «Отца народов» упомянув о страшных преступлениях и репрессиях. А уже на закате Советского Союза, во времена горбачевской перестройки, была создана организация «Мемориал» – чтобы изучать и документировать преступления сталинского режима за все время его существования.

«Хотелось глубже понять историю, узнать, что же происходило, открыть архивы времен чистки, осудить Сталина и его время, – говорит Щербакова. – «Мемориал» возник на гребне волны того периода: советская эпоха подходила к концу, нас многие поддержали. Но в 1991 году Советский Союз распался, а через год начались знаменитые гайдаровские экономические реформы. Они шокировали, вызывали общественный стресс и, следовательно, меняли мышление. «Зачем нам нужно тревожиться о прошлом? – спрашивали нас. – Нужно думать о настоящем и будущем». У новой администрации оказались другие приоритеты, нас стали считать скучными и неактуальными ветеранами-диссидентами. Когда мы предупреждали, что дракон сталинизма не умер и может вот-вот проснуться, нас высмеивали – казалось, что Россия изменилась, стала демократической и капиталистической.

А потом вдруг все снова изменилось. И пока новый президент, сменивший Ельцина, укреплялся во власти, становилось ясно, насколько он ориентируется на ценности прошлого. Вдруг появилось понимание, насколько важен «Мемориал», насколько необходим».

Возникает вопрос: почему Сталин стал Путину примером для подражания, а не, например, Петр Великий или Екатерина Вторая – цари, которые правили в родном его городе и расширили границы Российской империи?

«Потому что Сталин символизирует собой огромное, сильное и почитаемое всеми государство. А доктрина советской России гласила, что большому и могущественному государству необходима диктатура. – поясняет доктор Щербакова. – Почему не Петр или Екатерина? Да потому, что они были западниками, они обожали Запад, они хотели, чтобы Россия была более европейской. Петр Великий основал Санкт-Петербург для того, чтобы пробить окно на Запад. Екатерина была немецкой принцессой и пыталась вести Россию по западному пути. Тогда как Путин предпочитает возврат к советской имперской доктрине, а эту доктрину олицетворяют Сталин, победа во Второй мировой войне и создание социалистического советского блока в Восточной Европе».

Я спрашиваю свою собеседницу: когда она задумывалась над судьбой таких людей как Алексей Навальный, или Юрий Дмитриев, историк, исследователь ГУЛАГа, которого посадили в тюрьму по сфабрикованному обвинению, – не опасалась ли она и за свою жизнь? Ведь существует постоянно пополняемый «черный список» врагов режима или личных врагов Путина. Многих из них либо бросают в тюрьму, либо просто убивают.

Как считает Щербакова, «с приходом Путина к власти таким людям как я, стало понятно, что страна взяла неверный курс. На это ушло время, процесс осознания шел постепенно, но никто не мог себе представить, что ситуация зайдет в такой тупик! Она стала резко ухудшаться, когда в 2012 году приняли Закон об иностранных агентах. Через четыре года Международный «Мемориал» был объявлен ​​иностранным агентом. Нас атаковало телевидение, транслируя направленные против нас телепередачи, на нас навешивали ярлыки внутренних врагов, на наши офисы и на наших людей нападали.

Я ничего не боялась, потому что я не политик и не журналист, я – историк. Меня это, конечно, не могло оставить равнодушной, но я была поглощена работой. Конечно, когда меня в прайм-тайм показывали по ТВ как предателя, получающего деньги из-за рубежа, чтобы очернить страну, это уже была угроза. И я выступила против режима.

Если бы я была моложе хотя бы лет на двадцать, я бы вышла на улицу даже сейчас, как делала в прошлом. Но в нынешней тяжелой атмосфере, когда манифестантов забивают до смерти, все видится по-другому. Сегодня в тюрьмах пытают людей, такого не было даже во времена Брежнева. Мой муж (Александр Щербаков, бывший физик-ядерщик, который работал журналистом в либеральных газетах, и они уже с тех пор закрылись – прим. «Детали») участвовал в акциях протеста даже сейчас. Я продолжала работать до последней минуты».

 «То, что происходит в России – это катастрофа»

Более всего Щербакова беспокоится за судьбу архива «Мемориала», в нем – истории сотен тысяч жертв ГУЛАГа, отраженные в миллионах документов. Тревога эта небезосновательна, учитывая настрой нынешней власти, пытающейся вычеркнуть страшную главу из истории России. Над архивом нависла угроза конфискации и исчезновения.

Щербакова покинула Россию. Она не одна, сейчас за границу устремились десятки тысяч россиян. Радикализация путинского режима, война против Украины – все это привело многих к пониманию, что это уже не их страна. Подобная ситуация не нова. Каждый всплеск насилия в истории России, оборачивался оттоком граждан из страны. Сестра Щербаковой живет в Израиле, одна из ее дочерей – в Берлине, другая – в Нью-Йорке.

«То, что происходит в России – катастрофа ценностная, политическая и государственная. И лучше вряд ли станет, только хуже. Цена, которую Россия заплатит, если вдруг захочет вернуться к демократии, будет непомерно высокой. Но цена за то, чтобы навечно утвердить диктатуру, окажется еще выше», – говорит она.

Почему же русский путь столь извилист? Почему в России не получилось развить даже протодемократические институты? Почему насилие и жестокие правители возвращаются снова и снова?

«Отвечать на эти вопросы можно до бесконечности, и мы упремся в национальный характер, сформированный огромными просторами страны, внутреннюю колонизацию, имперскую экспансию… В конце 1980-х годов, перед первой чеченской войной был, пожалуй, единственный за всю нашу историю реальный шанс стать демократической страной – и его упустили. Чеченская война и экономические реформы, которые привели к разорению масс и обогащению олигархов, помешали этому».

Щербакова указывает на интересный момент: то же самое, что помешало установлению демократии в России, помешало и развитию югославского сценария, который мог произойти в бывшем СССР, причем куда более ужасным образом. По сути, то, что сейчас происходит в Украине — это насильственный сценарий распада Югославии, только многократно усугубленный.

«Много ли в России сторонников моих идей? Сколько человек готовы принять условия демократии, свободы слова, согласиться с необходимостью подотчетности режима перед гражданами страны, воздать должное прошлому и по достоинству оценить настоящее? – размышляет Щербакова. – Может быть, от силы процентов пятнадцать. Но точно сказать трудно. Люди не слишком откровенны в опросах общественного мнения, лишь те, кто поддерживает власть. Точных данных нет. И многие, конечно, покидают страну. По мере того, как свобода скукоживается, становится все труднее и труднее понять, что же люди думают на самом деле».

По словам Щербаковой, есть еще нечто ужасное, что характеризует сегодняшнюю ситуацию в России – смерть культуры. Ее больше нет, считает она и добавляет:

«Культура пережила сталинское безвременье, будучи загнанной в подполье, но теперь ее важность подвергается сомнению, а значимость испаряется. Высокая культура подвергается нападкам не только со стороны Путина, но и со стороны массовой культуры. Перестройку творили люди, читавшие книги. Сильное влияние оказали диссидентствующие писатели – Солженицын, Мандельштам, Пастернак. Но, как говорится, хорошего понемножку, пора и честь знать».

Ирина Щербакова даже в свои 73 года не перестает сражаться, вести кампанию, которая все ощутимее кажется проигранной. Она говорит: «Война затягивается, и сложно предсказать, чем она закончится, сложно предугадать некий оптимистичный сценарий. Это – моя личная трагедия, это трагедия для России, это трагедия для всего мира. Пожалуй, единственное, что меня утешает, невзирая на пессимизм – напоминание самой себе о том, что, хотя я и историк, историки часто ошибаются».

Орен Нахари, «Либерал». М.К.  Фото: Орен Нахари⊥