«Это моя личная трагедия, трагедия России и трагедия всего мира»
…Она долго молчит, затем вздыхает, подбирая слова, чтобы ответить на вопросы: уехала ли из России навсегда? Думает ли, что когда-либо снова увидит Москву – город, в котором родилась, выросла и где еще две недели назад жила?
«Я приехала в Израиль, раздираемая тяжелым внутренним психологическим переживанием из-за травли и преследования организации «Мемориал». И, главное, из-за охватившего меня ужаса и шока, вызванного войной против Украины, – говорит доктор Ирина Щербакова. – Помимо прочего, на меня стала давить семья, опасаясь, что мне причинят вред. И в конце концов я почувствовала, что у меня не остается выбора, что мне не позволят свободно жить и работать в России».
Доктор Ирина Щербакова была координатором образовательных программ международного «Мемориала», и председателем Центра исследований и информации «Мемориала», пока эта организация не была закрыта в России по решению российского суда.
«Станем ли мы свободными?»
Ничто в семейной истории Щербаковой не предрекает оппозицию правящему режиму. Скорее даже наоборот, как сказано в книге «Руки моего отца», которая напечатана в России и сейчас переводится на французский язык. Вполне себе советская история. Или, скажем так, еврейско-советская.
«В моей семье женщины сильнее мужчин, – начинает свой рассказ Щербакова. – Прабабушка родилась и жила в небольшом городке в Гомельской области. Мифологический персонаж нашего рода, напоминающий героинь из книг Ицхака Башевиса Зингера. После того, как в конце XIX века по этому краю прокатились еврейские погромы, прабабушка решила, что семья должна стать более «русской», и выбрала ассимиляцию. Она выращивала табак, зарабатывала на жизнь, преуспела и отправила всех дочерей в русскую гимназию с целью получения образования, а всех мальчиков в университет – а у нее было 14 детей.
Я случайно обнаружила дневник бабушки Мириам: в семнадцатилетнем возрасте, через несколько дней после Февральской революции она, тогда молодая девушка, задала сама себе вопрос: станем ли мы, евреи, со временем по-настоящему свободными? Можем ли мы отныне учиться там, где захотим?
Мой дедушка, родившийся в бедной семье, вошел впоследствии в коммунистическую правящую элиту. Активист «Бунда», придерживающийся левых взглядов, позже примкнул к коммунистам, издавал первую коммунистическую газету в Гомеле, а после гражданской войны перебрался в Москву и занял в Коминтерне должность партаппаратчика, ответственного за пропагандистские материалы. Его отправили в Испанию во время бушевавшей там гражданской войны, а по возвращении послали на Кавказ, на должность политрука в летной школе, где в 1937 году обучались испанские летчики. Тот факт, что он находился далеко от столицы, вполне вероятно, спас его от знаменитой компании «чисток». К тому времени все, что касалось еврейской традиции, было, словно ластиком, стерто из истории нашей семьи, поскольку уже Маркс сказал, что у пролетариата нет национальности».
Ее мать родилась и росла среди детей, чьи родители, деятели Коминтерна, исчезли – и Ирина до сих пор не понимает, как могла слепая вера в коммунистические идеалы соседствовать с реальностью чисток… Отец родом из Днепра, в 17 лет ушел в армию, воевал в Сталинграде, был тяжело ранен. «В августе 1943 года медики решили, что ему следует ампутировать обе руки, – вспоминает Щербакова. – Но доктор-еврей, который лечил папу, смог избежать ампутации».
После войны отца приняли в МГУ. Родители Ирины столкнулись с антисемитизмом уже в конце сороковых годов, когда по приказу Сталина началась масштабная антисемитская кампания.
«Преподаватели-евреи были уволены, а отец не мог найти работу, – отмечает Щербакова. – После «Ночи расстрелянных поэтов» и «Дела врачей» возникла стойкая уверенность, что всех евреев со всего СССР депортируют в Биробиджан. В детстве, в пятидесятые годы, я часто сталкивалась с антисемитизмом – я еврейка, имя отчетливо еврейское (дома ее звали Шиндель), внешность чисто еврейская. Очень непросто расти в такой атмосфере, ежедневно натыкаясь на антисемитские проявления и в школе, и во дворе».
Уничтожить сталинизм
Ирине было 23, когда она защитила кандидатскую диссертацию про политическую сатиру в Германии в Веймарский период. Вся ее дальнейшая не карьера даже, а миссия – борьба со сталинизмом. Не нужно быть большим психологом, чтобы догадаться, что к этому ее подтолкнула семейная история. Антисемитизм занимал ключевое место в системе сталинизма, потому необходимо бороться и с тем, и с другим. И в 1970-е годы, когда Ирина работала, в основном, переводчиком, она начала записывать беседы с теми, кто выжил в ГУЛАГе.
Казалось бы, все известно. Угрызения совести за сталинские времена проявились еще в 1956 году, когда произнес свою знаменитую секретную речь Никита Хрущев, через три года после смерти «Отца народов» упомянув о страшных преступлениях и репрессиях. А уже на закате Советского Союза, во времена горбачевской перестройки, была создана организация «Мемориал» – чтобы изучать и документировать преступления сталинского режима за все время его существования.
«Хотелось глубже понять историю, узнать, что же происходило, открыть архивы времен чистки, осудить Сталина и его время, – говорит Щербакова. – «Мемориал» возник на гребне волны того периода: советская эпоха подходила к концу, нас многие поддержали. Но в 1991 году Советский Союз распался, а через год начались знаменитые гайдаровские экономические реформы. Они шокировали, вызывали общественный стресс и, следовательно, меняли мышление. «Зачем нам нужно тревожиться о прошлом? – спрашивали нас. – Нужно думать о настоящем и будущем». У новой администрации оказались другие приоритеты, нас стали считать скучными и неактуальными ветеранами-диссидентами. Когда мы предупреждали, что дракон сталинизма не умер и может вот-вот проснуться, нас высмеивали – казалось, что Россия изменилась, стала демократической и капиталистической.
А потом вдруг все снова изменилось. И пока новый президент, сменивший Ельцина, укреплялся во власти, становилось ясно, насколько он ориентируется на ценности прошлого. Вдруг появилось понимание, насколько важен «Мемориал», насколько необходим».
Возникает вопрос: почему Сталин стал Путину примером для подражания, а не, например, Петр Великий или Екатерина Вторая – цари, которые правили в родном его городе и расширили границы Российской империи?
«Потому что Сталин символизирует собой огромное, сильное и почитаемое всеми государство. А доктрина советской России гласила, что большому и могущественному государству необходима диктатура. – поясняет доктор Щербакова. – Почему не Петр или Екатерина? Да потому, что они были западниками, они обожали Запад, они хотели, чтобы Россия была более европейской. Петр Великий основал Санкт-Петербург для того, чтобы пробить окно на Запад. Екатерина была немецкой принцессой и пыталась вести Россию по западному пути. Тогда как Путин предпочитает возврат к советской имперской доктрине, а эту доктрину олицетворяют Сталин, победа во Второй мировой войне и создание социалистического советского блока в Восточной Европе».
Я спрашиваю свою собеседницу: когда она задумывалась над судьбой таких людей как Алексей Навальный, или Юрий Дмитриев, историк, исследователь ГУЛАГа, которого посадили в тюрьму по сфабрикованному обвинению, – не опасалась ли она и за свою жизнь? Ведь существует постоянно пополняемый «черный список» врагов режима или личных врагов Путина. Многих из них либо бросают в тюрьму, либо просто убивают.
Как считает Щербакова, «с приходом Путина к власти таким людям как я, стало понятно, что страна взяла неверный курс. На это ушло время, процесс осознания шел постепенно, но никто не мог себе представить, что ситуация зайдет в такой тупик! Она стала резко ухудшаться, когда в 2012 году приняли Закон об иностранных агентах. Через четыре года Международный «Мемориал» был объявлен иностранным агентом. Нас атаковало телевидение, транслируя направленные против нас телепередачи, на нас навешивали ярлыки внутренних врагов, на наши офисы и на наших людей нападали.
Я ничего не боялась, потому что я не политик и не журналист, я – историк. Меня это, конечно, не могло оставить равнодушной, но я была поглощена работой. Конечно, когда меня в прайм-тайм показывали по ТВ как предателя, получающего деньги из-за рубежа, чтобы очернить страну, это уже была угроза. И я выступила против режима.
Если бы я была моложе хотя бы лет на двадцать, я бы вышла на улицу даже сейчас, как делала в прошлом. Но в нынешней тяжелой атмосфере, когда манифестантов забивают до смерти, все видится по-другому. Сегодня в тюрьмах пытают людей, такого не было даже во времена Брежнева. Мой муж (Александр Щербаков, бывший физик-ядерщик, который работал журналистом в либеральных газетах, и они уже с тех пор закрылись – прим. «Детали») участвовал в акциях протеста даже сейчас. Я продолжала работать до последней минуты».
«То, что происходит в России – это катастрофа»
Более всего Щербакова беспокоится за судьбу архива «Мемориала», в нем – истории сотен тысяч жертв ГУЛАГа, отраженные в миллионах документов. Тревога эта небезосновательна, учитывая настрой нынешней власти, пытающейся вычеркнуть страшную главу из истории России. Над архивом нависла угроза конфискации и исчезновения.
Щербакова покинула Россию. Она не одна, сейчас за границу устремились десятки тысяч россиян. Радикализация путинского режима, война против Украины – все это привело многих к пониманию, что это уже не их страна. Подобная ситуация не нова. Каждый всплеск насилия в истории России, оборачивался оттоком граждан из страны. Сестра Щербаковой живет в Израиле, одна из ее дочерей – в Берлине, другая – в Нью-Йорке.
«То, что происходит в России – катастрофа ценностная, политическая и государственная. И лучше вряд ли станет, только хуже. Цена, которую Россия заплатит, если вдруг захочет вернуться к демократии, будет непомерно высокой. Но цена за то, чтобы навечно утвердить диктатуру, окажется еще выше», – говорит она.
Почему же русский путь столь извилист? Почему в России не получилось развить даже протодемократические институты? Почему насилие и жестокие правители возвращаются снова и снова?
«Отвечать на эти вопросы можно до бесконечности, и мы упремся в национальный характер, сформированный огромными просторами страны, внутреннюю колонизацию, имперскую экспансию… В конце 1980-х годов, перед первой чеченской войной был, пожалуй, единственный за всю нашу историю реальный шанс стать демократической страной – и его упустили. Чеченская война и экономические реформы, которые привели к разорению масс и обогащению олигархов, помешали этому».
Щербакова указывает на интересный момент: то же самое, что помешало установлению демократии в России, помешало и развитию югославского сценария, который мог произойти в бывшем СССР, причем куда более ужасным образом. По сути, то, что сейчас происходит в Украине — это насильственный сценарий распада Югославии, только многократно усугубленный.
«Много ли в России сторонников моих идей? Сколько человек готовы принять условия демократии, свободы слова, согласиться с необходимостью подотчетности режима перед гражданами страны, воздать должное прошлому и по достоинству оценить настоящее? – размышляет Щербакова. – Может быть, от силы процентов пятнадцать. Но точно сказать трудно. Люди не слишком откровенны в опросах общественного мнения, лишь те, кто поддерживает власть. Точных данных нет. И многие, конечно, покидают страну. По мере того, как свобода скукоживается, становится все труднее и труднее понять, что же люди думают на самом деле».
По словам Щербаковой, есть еще нечто ужасное, что характеризует сегодняшнюю ситуацию в России – смерть культуры. Ее больше нет, считает она и добавляет:
«Культура пережила сталинское безвременье, будучи загнанной в подполье, но теперь ее важность подвергается сомнению, а значимость испаряется. Высокая культура подвергается нападкам не только со стороны Путина, но и со стороны массовой культуры. Перестройку творили люди, читавшие книги. Сильное влияние оказали диссидентствующие писатели – Солженицын, Мандельштам, Пастернак. Но, как говорится, хорошего понемножку, пора и честь знать».
Ирина Щербакова даже в свои 73 года не перестает сражаться, вести кампанию, которая все ощутимее кажется проигранной. Она говорит: «Война затягивается, и сложно предсказать, чем она закончится, сложно предугадать некий оптимистичный сценарий. Это – моя личная трагедия, это трагедия для России, это трагедия для всего мира. Пожалуй, единственное, что меня утешает, невзирая на пессимизм – напоминание самой себе о том, что, хотя я и историк, историки часто ошибаются».
Орен Нахари, «Либерал». М.К. Фото: Орен Нахари⊥