Этгар Керет: «Не пытайтесь спасти мир, не поменяв подгузники своему ребенку»

Этгар Керет, чьи книги переведены на 30 языков, всегда писал в стиле легкого абсурда, его рассказы заставляли улыбаться, грустить, размышлять.

Он говорит, что 7-го октября должен был сдать в печать новую книгу, но счел ее слишком мрачной и решил перечитать ее еще раз. Вскоре реальность стала такой же мрачной и в чем-то абсурдной, как его последние рассказы. В эксклюзивном интервью «Деталям», Этгар Керет размышляет о том, что он понял за этот год после 7-го октября, что бы сказала его мама, пережившая Холокост, и что значит создавать свою собственную историю, а не следовать чужой.

 — Этгар, в одной из ваших колонок вы написали, что через год после 7-го октября мы оказались окруженными горой трупов и без всякой надежды. Все и правда так безнадежно? Вы часто вспоминаете о маме, которая умерла незадолго до 7-го октября. Что бы она, выжившая в Холокосте, сказала бы сейчас?

–  Не могу сказать, что все безнадежно, я всегда верю, что все может измениться к лучшему. Но сейчас я чувствую, что человечество сталкивается, возможно, с величайшим вызовом. Наверное, если бы я спросил маму о том, в чем ее проблема с настоящим, она бы сказала, что люди слишком пассивны и что они в основном все отдают на аутсорсинг. Я имею в виду, что в старые времена, когда мы жили в своих сообществах, существовал очень большой диапазон, в котором мы были активны.

Мы решали, какой сосед нам нравится, а какой нет, что мы будем есть на завтрак, какой театральный спектакль мы хотим увидеть и какой фильм не хотим видеть. А сейчас человеку часто просто нужно выбрать ответ в тестовом задании, и это в лучшем случае.

На Западе я вижу это в «культуре отмены», где человечество фактически было призвано аутсорсить свое сострадание. Если, скажем, кто-то сделал что-то плохое, и я решил простить этого человека, мне скажут: нет, нет, нет, ты не можешь его простить. Твое сердце не может этого сделать.

Так что для меня это очень, очень высокий уровень пассивности, когда, в основном, людям говорят: если у вас есть определенное политическое мнение, вы должны быть на демонстрации в этот день, в этом месте, делать это, скандировать то, говорить, что надо, и остается очень мало места для вашей собственной индивидуальности.

А моя мама всегда говорила: люди должны создавать свои собственные истории. Они не должны пользоваться чужими историями. Они не должны просто присоединяться к толпе и продолжать в том же духе. Да, вы часть сообщества, вы часть группы. Но, прежде чем спрашивать себя, что группа ожидает от меня, вы должны спросить себя, а чего я хочу? Что я вижу? А мы сегодня индоктринированы тем, что проверяем на Facebook или Instagram, каково должно быть наше мнение.

— Ваши родители пережили ужасный опыт Холокоста. Как вы думаете, как это повлияло на вас? Потому что вы — сын выживших. И что изменилось для вас сейчас?

— Я думал об этом с 7-го октября, потому что вдруг вещи, которые они говорили мне в прошлом, и они не были мне понятны, поскольку я не пережил Холокост, вдруг стали более значимыми. Например, мой отец всегда говорил, что, даже вспоминая Вторую мировую войну, он не считает, что в жизни есть плохие периоды. Нет, есть только трудные. Он говорил, что разница между плохим и трудным в том, что плохое просто происходит. А трудное — это вызов, и у вас есть чему научиться. Мой отец потерял близких и пережил Холокост, но все равно считал, что этот ужасный период, который оставил  много шрамов, создал из него личность, сформировал моральные ценности, цели и мечты, которые отныне были при нем. И после 7 октября, всякий раз, когда я  чувствую, что начинаю принимать этот нарратив жертвы и думать  «О, это несправедливо. О, почему они отменяют мероприятия со мной из-за того, что я израильтянин? Почему моего похищенного друга не освобождают?» – я вспоминаю своего отца и говорю себе: «Знаешь, нет, это не история о том, как меня унижают или причиняют мне боль».

Это история о том, как я справляюсь с реальностью и учусь на ходу, меняясь, корректируя свои цели, осознавая, что, возможно, я не так силен, как думал, или, может быть, я сильнее, чем думал. С начала войны я постоянно ощущаю, что становлюсь более открытым к изменениям.

Могу привести пример. Например, я всегда был очень строг в отношении своего письма. Когда я пишу, я рассказываю историю, но, если бы вы спросили меня, что можно изменить в рассказе, я бы сказал – нет, ничего. И вот, во время войны, один человек начал писать мне, что он израильтянин, что у его бывшей жены день рождения, она пережила многое во время войны, и что я её любимый автор. Поэтому он подумал, что будет здорово, если мы с ним спрячемся в кустах возле их дома и устроим ей сюрприз, когда она выйдет на работу.

Моя первая инстинктивная реакция была: «Слушай, я не молодой человек. Дни, когда я выпрыгивал из кустов, прошли. И еще я скажу вам, что, если она ваша бывшая жена, и у вас есть судебный запрет на приближение к ней, то вы попадаете в тюрьму». Он ответил: «Нет, нет, у меня нет судебного запрета. Мы лучшие друзья. Наши отношения стали лучше после развода. Но она действительно ценит вас». Но я ответил: «Извините, я не могу прийти». Мы закончили разговор. В тот день мне нужно было отдать рукопись в издательство. Я просматривал рукопись и заметил, что одна из героинь – разведенная женщина. И тут я вспомнил, что бывшую жену этого парня зовут Оксана. Поэтому я изменил в рассказе имя на Оксану. Сфотографировал страницы и отправил ему. И сказал: «Слушай, когда ты выпрыгнешь из кустов, скажи ей, что писатель слишком стар, чтобы прийти. Но в следующей книге она станет персонажем одной из его историй».

Он это сделал, и она была очень счастлива.  А теперь скажу: я никогда бы не сделал это три или четыре года назад. Я бы сказал, пишите свою историю про Оксану. Но я понял, что это в нормальные времена я мог бы сохранять писательскую чистоту, как ребенок, который не ест то, что упало на пол. А в такие трудные, как говорил отец, времена, как сейчас, пробуйте сделать что-то другое.

Мой следующий проект – альбом, который я делаю с Аркадием Духиным, музыкантом, родом из России (Беларуси, которая была в составе СССР — прим. автора). Я спрашивал себя: «Этгар, что ты хочешь делать сейчас?» И я ответил: «Я хочу встречаться с аудиторией». И сказал себе: «Я не хочу быть один. Мне нужно найти партнера». Все эти мысли были частью моего процесса адаптации к новой реальности.

Я думаю, что если бы мои родители не учили меня так хорошо, мой инстинкт был бы держаться за то, что у меня есть. Но они говорили: «Не цепляйся, посмотри вокруг, посмотри, что ты можешь сделать. Не позволяй жизни тянуть тебя за собой».

Этот подход помогает не только пережить трудные времена, но и увидеть возможности для роста и нового опыта. Я понял, что важно быть готовым менять свою жизнь и работу, чтобы соответствовать обстоятельствам и, возможно, даже преуспеть в них.

Чем сложнее становится жизнь, тем важнее, чтобы вы принимали свои собственные решения. Теперь нам всем нужно быть индивидуумами, а не двигаться толпой.

Конечно, приятно, когда особо не нужно думать и обрабатывать информацию, а просто читать посты в Фейсбуке, делиться ими и ставить «лайки», и очень трудно задать себе вопрос, что мы на самом деле думаем и чего мы на самом деле желаем. Мы сейчас меняемся. Все мы изменились.

— Вы всегда говорили, что, несмотря на различия в вашей семье – сестра с большой семьей живет в Меа-Шеарим, брат – антисионист – вы понимали друг друга. И эти различия, я думаю, и сейчас сильны. Вы все еще можете понимать друг друга? Что изменилось?

— Должен сказать, что, когда речь заходит об общении с моими братом и сестрой, или с друзьями, очень мало что изменилось. И я объясню, почему. Я действительно думаю, что большая проблема заключается в том, что исторически мы все пришли из сообществ, где люди вокруг, конечно, не были идеальными, но они были нормальными, знаете.

Дело в том, что в момент, когда мы взаимодействуем с социальными сетями, наши реакции суживаются. Я в жизни могу сказать своей сестре: «Мне не нравятся твои политические взгляды. Но я считаю тебя хорошей сестрой, ты смешно шутишь, ты хорошая мать, ты очень хорошо ладишь с животными и печешь очень вкусные торты. В общем, ты в порядке». Но в Фейсбуке я мог бы сказать: «О, я тебя ненавижу» из-за политических взглядов.

Вот в чем идея: в момент, когда мы устанавливаем близость с человеком, мы признаем его сложность. Мы признаем его человеком. Когда мы взаимодействуем через социальные сети, мы не видим других людей.

— Я всегда думала, что ваша семья – это модель нашего общества, не в Фейсбуке, а в реальности, и это очень хороший пример того, что мы можем понять друг друга. Но сейчас все стали нетерпимее.

— Люди действуют так, это как будто политические взгляды — это какая-то истина. Но политические взгляды, это не только не истина, это очень эмоциональное решение. Политические взгляды чем-то похожи на поддержку футбольной или баскетбольной команды. Знаете, почему одни люди любят «Динамо», а другие — «Апоэль»? Это совершенно произвольно. Но в момент, когда вы болеете за команду, вы полностью с ней, и вам плевать на всё остальное. Так что я могу легко представить себя хорошим другом кого-то, кто поддерживает другой футбольный клуб. И так же я могу представить себя хорошим другом кого-то, чьи политические взгляды мне не нравятся.

Вот у вас есть друг, чьи взгляды заключаются в том, что всех белок нужно убивать. Он живет в Израиле. Тогда я напоминаю себе, что в Израиле нет белок. И что он не собирается убить ни одной белки. Это просто его мнение. Он плохо относится к белкам. И в то же время кормит кошек. Кошки счастливы, потому что он их кормит, а белки не беспокоятся, потому что они не приходят в Израиль. То есть мы живем во вселенной, где кажется, что наши мнения важнее наших действий, и что разные мнения могут создавать конфликты. Но они часто касаются чего-то, чего на самом деле не существует.

— Вы очень популярны в Европе и Америке, вы даёте множество интервью. И мы знаем, что сейчас происходит у нас здесь, внутри. Сложно ли сейчас разговаривать с журналистами из-за границы и поддерживать Израиль?

— Вот вы жили в России, я предполагаю, верно? В Москве?

— В Петербурге.

— Да, вот вы жили в Санкт-Петербурге. И люди раньше могли спросить вас, поддерживаете ли вы Россию. Вы бы сказали, да, мне нравится русская литература и мне нравятся наши ценности, и мне нравятся мои соседи.

Теперь, когда Россия вторглась в Украину, и люди спрашивают вас, поддерживаете ли вы Россию? Вы, я предполагаю, скажете: «Я думаю, что вторжение в Украину — это не очень умное решение. Я вижу, что много людей погибает. Я не вижу, чтобы кто-то от этого выигрывал».

Если ты поддерживаешь кого-то, это не значит, что ты автоматически за всё, что делает этот субъект. Скажем так, если бы вы сейчас были в Петербурге, пошли бы домой и увидели по дороге пьяного человека, вы бы, вероятно, ничего ему не сказали. Но если бы этот человек был вашим двоюродным братом, вы бы сказали ему «то, что ты делаешь, неправильно».

Когда вы говорите ему, что он поступает неправильно, вы поддерживаете его. Вы пытаетесь помочь ему, потому что вам не безразлично. Поэтому для меня поддержка Израиля – это активная критика нынешнего правительства. Я чувствую, что как ХАМАС взял Израиль в заложники, правительство Нетаниягу берет в заложники меня. Они идут к народу и говорят: «Смотрите, мы нормальная страна. Давай, Бог, поддержи нас, поддержи сумасшедших министров, которые хотят сбросить атомную бомбу на Газу, поддержи правительство» – то самое, которое не хочет создавать следственную комиссию, потому что они боятся, что их признают виновными. Знаете, поддерживать то, что я вижу, как свою общину и свою страну, означает, критиковать все, что делает это правительство.

Существует тоталитарный нарратив: «Вы не должны выставлять нашу грязную одежду напоказ, вы всегда должны нас поддерживать, когда выходите на улицу». А я говорю, что это нарратив тирании. Если бы у вас был муж, который бы избивал вас, и он бы сказал вам: «Алла, когда ты выходишь на улицу, не говори это людям, это выглядит плохо». Знаете, если бы кто-то когда-либо меня избивал, я бы выбежал на улицу и закричал изо всех сил, потому что мне не нравится, когда меня бьют.

— Я согласна. Но вы ведь знаете, что происходит сейчас в некоторых университетах Америки и Европы?

— Приведу вам в пример социальные сети. Если в социальных сетях я опрошу 1000 израильтян, один скажет: «Нам нужно воевать». Другой скажет: «Мы переживаем травму». А третий скажет: «Мы должны убить всех арабов на Ближнем Востоке». Так вот, последнее мнение станет «вирусным». Его увидит каждый, кто выступает против Израиля.

В американских университетах скажут: «Это война, но вы должны дать им больше еды». Другие: «Ваш премьер-министр не должен так говорить». А третьи будут кричать: «От реки до моря». Услышат тех, кто скажут «от реки до моря», это мнение станет вирусным.

Я провел четырехнедельный тур по США. Я говорил в самых «правых» местах. Во Флориде перед еврейскими общинами. Я говорил в самых «левых» местах – в университетах, таких как Йель, или в Американском университете в Вашингтоне. Я встречал людей, которые со мной не соглашались. Но не встретил ни одного агрессивного человека. Я не встретил ни одного человека, который сказал бы: «Надеюсь, ты умрешь. Ты этого заслуживаешь». Реальность, с которой я столкнулся, не имела ничего общего с тем, что я ожидал. Я ведь хотел отменить тур. Я боялся, что они могут причинить мне физический вред. Так вот, в каждом месте, где я был, в машине спал полицейский, потому что никто не создавал проблем. Я видел много спящих полицейских за этот месяц. Хорошо, что они спят. Спящий полицейский — хороший полицейский.

Да, существует антисемитизм. Есть люди, которые используют происходящее для разжигания антисемитизма. Но есть объективные причины для критики Израиля. На мой взгляд, то, что нас критикуют по всему миру, совершенно логично.

Правительство хочет внушить нам, что мы изолированы. «Весь мир ненавидит вас. Вам некуда идти. Куда бы вы ни пошли, вас будут ненавидеть за то, что вы израильтянин, за то, что вы еврей. Так что вы застряли с нами. Это лучший выход».

Также вам, например, внушают, что весь мир ненавидит русских. И то же самое происходит здесь. Потому что, знаете, когда мир хочет привлечь Нетаниягу к суду, я не знаю, может быть, им не стоило этого делать. Может быть, им стоило это сделать. Но одно можно сказать точно: Израиль вел войны с палестинцами в течение 75 лет. Никто не требовал от нас обниматься с ними. Люди, которые нас критикуют, не стали вдруг антисемитами в 2023-м году. Да, антисемиты были и в 70-х, и в 80-х, и в 90-х. Может быть, они ненавидят нас. Но это не меняет того факта, что мы делаем вещи, которых не делали раньше.

Знаете, я о все время общаюсь с солдатами, потому что многие мои читатели – этого возраста. Я с октября прошлого года провожу чтения на границе с Газой.

И я чувствую солдат, я сам был солдатом. У них – ощущение тотального хаоса. Солдаты говорят мне: «Слушай, я могу этого не делать, но парни могут сжечь жилой дом просто потому, что им так хочется». И дело не в том, хороша армия или плоха. Дело в том, организована ли армия или хаотична.

Армия ведет войну в то время, когда премьер-министр, сын премьер-министра, министры постоянно говорят, что начальник генерального штаба враг, а глава секретной службы должен сидеть в тюрьме… Отсутствие единства в израильском обществе отражается на армии и делает ее гораздо более хаотичной структурой. Да, я понимаю, что общество может быть хаотичным. Когда армия становится хаотичной, это шаг к гражданской войне. Потому что, если я, солдат, говорю: «Мне не нравится мой командир, я думаю, он мудак, я буду делать, что хочу». А другой солдат говорит: «Нет, я буду делать то, что говорит мой командир». В конце концов, мы начнем стрелять друг в друга.

Так что, это действительно очень сложная ситуация, и думаю, что ее можно разрешить только в случае изменения правительства или руководства. Давайте, скажем: «Нужны новые выборы, и, если вы были избраны на последних выборах, вы не можете быть избраны на этих выборах. Мы хотим новых людей».  Иначе мы не сможем перезагрузить ситуацию. Мы не можем заново изобрести себя с теми же людьми во главе.

— Ответственны ли мы за правительство, когда оно делает вещи, за которые нам стыдно? Это важный вопрос и для новых иммигрантов из России. В чем наша ответственность?

— Прежде всего, я хочу сказать, что вся моя жизнь была среди войн. И я совершенно не боюсь внешних войн, но я напуган внутренними войнами, которые мы ведем.

Потому что история показывает, что Израиль выиграл все внешние войны. Но исторически евреи не могут выжить во время внутренней войны. У нас есть два храма, которые сгорели из-за этого. Для меня величайший вызов — это исцеление израильского общества. Нам нужно изменить что-то в нашем мышлении.

Когда речь идет о призыве ортодоксов, я говорю, что это проблема, которую нам нужно решить. И есть люди, которые ненавидят ортодоксов и хотят отомстить. Мы должны разделить эти реакции.

Нужно разорвать порочный круг карательной политики. И Нетаниягу, и Трамп говорят: «Как мне сделать своих избирателей счастливыми? Наказать людей, которых они не любят!» Так общество не функционирует. Если вы лидер, вы лидер всех. Если вы лидер, вы пытаетесь улучшить ситуацию, а не заставлять некоторых людей чувствовать себя хуже.

Да, это проблема, которая существует по всему миру.

Американцы ненавидят Дональда Трампа или Камалу Харрис. Израильтяне могут ненавидеть Бен-Гвира, Нетаниягу, Лапида или Ганца. Идея о стране как объединяющей структуре больше не существует. И это то, что нам нужно перезагрузить. Нам нужно найти это снова. И значит, найти ценности, которые не являются негативными по своей природе. Не вредить кому-то, а подумать, что вы хотите для себя? Что хотят правые? Навредить всем артистам, писателям и остановить телевизионные трансляции? Хорошо, это то, что вы хотите сделать со мной. Что вы хотите для себя?

Пока мы не сможем создать политику, которая не основана на том, чтобы унижать наших оппонентов, и которая будет больше сосредоточена на том, чтобы развивать то, во что мы верим, у нас нет шансов выжить как нация.

— Я знаю, что вы участвовали в протестах, как и ваша жена и брат, и, действительно, протест был мощный, но это не помогло. Так что делать теперь?

— Да, мы думаем, что реальность — это что-то, что мы можем изменить, нажав на несколько кнопок, и будет то, что мы хотим.

Знаете, реальность никогда не была такой, мы жили в джунглях, прятались в кустах, когда появлялся лев, мы убегали, иногда лев ловил нас, иногда нам удавалось залезть на дерево. Это жизнь, а жизнь — это не спа, это действительно что-то очень-очень сложное.

Я был на многих протестных акциях. Не всегда, но я хожу на них. Теперь, когда я иду туда, я создаю свою историю, и это не история о том, что я пойду и буду так сильно кричать, что Нетаниягу это услышит и скажет: «О, боже, да, мы должны освободить их сейчас», или что палестинцы скажут: «О, давайте освободим их сейчас, они хотят их сейчас, давай, Мухаммед, быстрее, быстрее, они хотят сейчас».

Я не идиот, поэтому, когда я иду туда, я придумываю себе историю, и это история о том, что похищенные иногда видят протесты. Я иду туда, чтобы они знали, что люди здесь думают о них.

Вот и всё. Это что-то очень маленькое, не монументальное.  Но если я хочу спать по ночам и чувствовать себя активным, мне нужно делать что-то, что будет исходить от меня, что будет моей инициативой.

Например, моя инициатива может быть в том, что я скажу: «Я начну рассылку новостей и буду писать людям, что я думаю по поводу происходящего». Или моя инициатива может быть в том, что я пойду и поговорю с детьми в детских садах о политике, и возможно, они вырастут лучшими людьми. Моя инициатива может быть в том, что я буду волонтером, помогать раненым солдатам и научу их писать истории, и, возможно, истории, которые они напишут, объединят людей.

Когда я иду, я не хочу нажимать на кнопки, которые исправят реальность, потому что такой кнопки не существует. Я хочу делать то, что я, Этгар, могу сделать.

Я всегда говорю людям: подумайте о самом полезном, что вы можете сделать. Если у вас нет никаких идей, накормите кота. Всегда есть голодный кот. Вы всегда можете что-то сделать.

Очень часто активизм, участие в демонстрациях становится своего рода светским рефлексом, заменяющим религию. Вы идете в церковь, вы идете на протест, вы говорите «амен», вы говорите «верните их сейчас». Но даже если вы религиозны, вы можете быть умным религиозным человеком или толпой.

— Я знаю, что после 7 октября вы волонтерили в отеле, где жили семьи из южных кибуцев, читали рассказы. Вы можете многое им дать, я знаю. Но что вы получили от них? Может быть, вы что-то поняли после этих встреч?

— Я думаю, что в этих встречах было что-то очень мощное.

Вот я читаю историю и вижу, что все дети очень заинтересованы, но родители плачут. Это была детская история, знаете, о коте и девочке. Дети просто подключаются к истории, а для родителей это способ справиться с утратами.

Детский способ справляться с реальностью был намного лучше, чем у родителей. Во-первых, они всегда были оптимистичны. А во-вторых, я думаю, что они всегда пытались найти именно свое решение. Даже если это решение было совершенно глупым. «Давайте добавим Кока-Колу в питьевую воду ХАМАСа, и тогда им так понравится Кока-Кола, что они захотят поехать в Америку».

Не имеет значения, что это было. Они не повторяли то, что им сказали! Мы живем в такое время, когда очень немногие люди искренне думают и делятся с вами своими мыслями. Обычно они делятся с вами постом, который видели в Facebook.

Так что энергия, которую я получил от детей, заключалась в этой идее, что, когда у вас нет ответа, вы не идете в Интернет. Вы идете к себе.

– «Произраильская» и «пропалестинская» позиция как раз об этом?

— Да, я написал статью для New York Times лет восемь лет назад, о том, как я ненавижу термин «произраильский» и «пропалестинский». Когда люди так себя определяют, это как предупреждение: «Не имеет значения, что ты скажешь, я не изменю свое мнение».

Я не знаю никого, кто был бы «проитальянским», например. Потому что все знают, что такое обобщение глупо. Но почему-то, когда дело доходит до Ближнего Востока, люди позволяют себе эту простоту, предвзятость и глупость.

Я израильтянин, и я, конечно, поддерживаю свою страну, но есть много вопросов, с которыми я не согласен. Я во многом не согласен с палестинскими нарративами. И во многом не согласен с израильскими нарративами. Я формирую свой собственный нарратив. Если я живу в определённом месте, я не обязан придерживаться нарратива страха. У меня может быть свой набор убеждений, я могу жить с моей семьёй и не быть похожим на моего дядю. Я могу любить семью и сказать: «Ты придурок».

И я утверждаю, что тоталитарные режимы пытаются заставить нас думать, что быть патриотом означает быть некритичным по отношению к своему обществу. Это не патриотизм, это отсутствие души и глупость. В этом нет ничего патриотичного. Быть патриотом значит активно стремиться к тому, чтобы ваша страна находилась в наилучшей форме. Не поддерживать каждую глупую и разрушительную идею, которую предлагают те, кто управляет страной.

— Я помню, что один из тех родителей, которые слушали вас в отеле, спросил вас, что делать. Вы читали свои истории, а они спрашивали, что делать сейчас. Как вы ответили?

— Когда люди спрашивают вас, что делать, прежде чем ответить, нужно понять, что у них существует проблема. Потому что человек не должен спрашивать вас, что делать. Он должен искать этот ответ в себе.

Дело в том, что большинство проблем, с которыми мы сталкиваемся в жизни, не решает никто. Если протечёт крыша, если сосед будет играть слишком громко, если выпадает снег и занесет дорогу, нам нужно решать эти проблемы самим.

А мы смотрим на мир и хотим сделать, что нам скажут. Но это не сработает. Мы не решим проблемы мира, но, возможно, есть шанс, что мы сможем решить свои собственные проблемы. И для этого нам нужно задать себе вопрос: в чем наша проблема, а не искать ответ в интернете.

Например, я вижу людей в Новой Зеландии, Испании, Норвегии, которые посвящают свою жизнь поддержке Израиля, Палестины, Украины, России. И я спрашиваю: всё ли вокруг вас так идеально, что именно этим вам нужно заниматься? Если вы пойдете и плеснете томатный соус на «Мону Лизу» из-за глобального потепления, – означает ли это, что вы живете в месте, где все люди счастливы, все люди сыты? Зачем вам заниматься чем-то таким далеким?

Да, социальные сети делают всё ближе, но в конце концов, есть физическая реальность, в которой мы живем. Я бы сказал: сначала помогите своей семье, затем помогите своему обществу, после этого помогите своему городу, если можете — помогите своей стране. Когда с этим закончите, помогите своему континенту. Но не пытайтесь спасти мир, не поменяв подгузники своему ребенку.

Алла Борисова, специально для «Деталей». На снимке: Этгар Керет. Фото автора