Две половины еврейского населения Израиля сражаются за свою страну, и скоро ситуация станет еще более страшной

Как и многие люди моего возраста, я провожу немало времени, размышляя о том, что подумал бы я в молодости о происходящих сейчас событиях. В частности, как бы отнесся к сегодняшнему конфликту в израильском обществе относительно будущего нашей демократии молодой, довольно правый Аншель Пфеффер, только что отслуживший в армии и еще учившийся в йешиве на Западном берегу.

Проблема, связанная с попыткой взглянуть на сегодняшние проблемы  полузабытыми и полувоображаемыми глазами и осознать их разумом – тем, чем автор располагал более чем 20 лет назад, заключается в том, что в то время эти вопросы о роли Верховного суда и балансе ветвей власти были далеки от новостной повестки дня и за пределами юридических кругов волновали лишь немногих израильтян. Они были уделом скучнейших глав учебника по обществоведению, который мы должны были изучать, и по которому сдавали экзамены в последнем классе школы.

Я могу только предположить, что как продукт национально-религиозного воспитания и общины, в которой я жил, я бы поддержал крестовый поход Ярива Левина и Симхи Ротмана за ликвидацию «судебной диктатуры» и возвращение демократии народу.

Но я не могу с уверенностью повторить аргументы, которые я бы привел, просто потому, что в то время я их не приводил. Они были неактуальны. Они стали предметом широкой политической дискуссии гораздо позже, и я уже был гораздо ближе к тому, каков я сейчас.

Но я могу сравнить ощущения и страсти, которые испытывал, находясь по одну из сторон мучительного спора, глубоко расколовшего израильское общество. Я был среди тех, кто категорически возражал против мирного процесса Осло и считал Ицхака Рабина сатаной.

• Читайте также:
• Хроника протестов: марши протеста в Тель-Авиве и Иерусалиме
• Скандальный снимок на акции протеста: вот как он на самом деле был создан
• Бойцы морского спецназа заявили, что не явятся на сборы из-за продвигаемой реформы

Я не принадлежал к числу «махровых правых» и не знал тогда — да и сейчас, если уж на то пошло, — что кто-то из моих знакомых действительно мог помышлять об участии в заговоре с целью его убийства. Я впервые услышал имя Игаля Амира в ночь убийства, но уже на следующее утро выяснилось, что среди моих соучеников много таких, кто учился с ним в школе, служил в армии, и один даже оказался братом его последней девушки.

Все было пронизано ненавистью. И все знали, почему они ненавидят «банду Осло». Аргументы, как идеологические, так и соображения национальной безопасности, были очевидны, и спустя почти три десятилетия я могу их подробно перечислить. Но дело не только в причинах. Мы все чувствовали, как они на нас влияли. А сейчас эта ненависть глубже и охватывает все большее число израильтян.

Трудно, а то и невозможно сравнивать. Правительство, которое сейчас пытается принять план, обостряющий идейные разногласия и ведущий к расколу общества, — правое, а оппозиция на улицах — левоцентристская. Медиа-ландшафт в Израиле кардинально отличается от того, каким он был в описываемое время, и, конечно, есть социальные сети, которые постоянно выплескивают ярость нам прямо в лицо. И как бы я ни доверял в этом вопросе моей памяти, субъективное отношение к воспоминаниям явно играет свою роль.

И все же, принимая во внимание все это, я по-прежнему убежден, что ненависть, разъединяющая израильтян сегодня, более токсична и глубока, чем та, что существовала во времена Осло и привела к убийству Рабина. Я удивлен, что до сих пор не произошло политических убийств, и буду еще больше удивлен, если мы переживем этот период израильской истории без них.

У многих сторонних наблюдателей сложилось мнение, что израильско-палестинский конфликт является наиболее кардинальной проблемой, касающейся Израиля и его будущего. В конце концов, премьер-министр был убит именно за попытку его решить. Но как бы ни было важно Осло для многих израильтян, в то время оно было судьбоносным для сравнительно небольшого их числа. Поселенцы тогда составляли около 5% израильского населения, и хотя их база поддержки была гораздо шире, большинство израильтян манила перспектива мира с палестинцами, который, в конечном счете, откроет двери в арабский мир.

С другой стороны, не было острого ощущения, что Израилю необходимо покончить с оккупацией и разрешить конфликт. Все зависело от цены и стимулов. Когда в 1994 г. начались теракты, процесс Осло и правительство Рабина быстро потеряли среди израильтян поддержку не потому, что они были против него в принципе, просто казалось, что он не работает. Идеологическая оппозиция компромиссу с палестинцами, а вместе с ней и отвращение к тому, что делало правительство, исходила от гораздо меньшей части населения.

На первый взгляд, дебаты по поводу внесения изменений в законодательство не имеют такого судьбоносного значения для жизни и смерти, как последствия Осло. Но вопрос о том, будут ли в конечном итоге демонтированы поселения, чтобы освободить место для палестинского государства, волнует меньшее число израильтян.

Сегодня гораздо более широкие слои израильского общества считают, что они глубоко заинтересованы в судебной реформе и борьбе против нее. Настолько, что это будет определять саму их идентичность как израильтян. Это выходит далеко за рамки непосредственного влияния ослабленного Верховного суда на жизнь каждого отдельного человека. На самом деле, это имеет с этим мало общего. Речь идет о чувстве принадлежности к стране, которую, как они считают, они построили.

На самом деле Израиль никогда не был либеральной демократией, как в это хочет верить широкая часть израильтян. Но это само по себе не редкость. В любой стране люди предпочитают видеть ее более радужный образ, чем то, какова она в реальности. «Правовая реформа», проводимая правительством, лишает их утешительных иллюзий, за которые они еще могут уцепиться.

Это означает, что Израиль, который предстанет перед ними в случае принятия законодательства «реформы», будет таким, что они больше не признают его своим Израилем.

Именно по этой причине сотни тысяч людей вышли на улицы в знак протеста, по численности превосходящего любой марш за мир и справедливость с палестинцами. Речь идет не о разрешении конфликта. Речь идет о том, кто они такие и что им принадлежит. То же самое можно сказать и о другой стороне.

Слои населения Израиля, горячо поддерживающие уничтожение судебной системы, гораздо шире, и это несмотря на то, что реальные детали плана Левина-Ротмана и аргументы — за и против – весьма туманны. Потому что и для них речь идет о том, кто они такие и какова их привязанность к Израилю. Состав комиссии по назначению судей и пределы, в которых Высший суд справедливости может использовать критерий «разумности», не имеют особого значения.

Речь идет о том, чувствуют ли они себя хозяевами своей страны. Будет ли это Израиль, соответствующий их (узкому и пристрастному) определению еврейского народа, или Израиль, находящийся в заложниках у меньшинства «привилегированных и безбожных элит», которые уже давно — как однажды шепнул Биньямин Нетаниягу на ухо раввину Ицхаку Кадури – «забыли, что такое быть евреями».

И хотя Нетаниягу старому расисту-раввину, он уже использовал эти настроения в своей первой избирательной кампании в 1996 году: что есть «израильтяне» и есть «евреи», и он создал свою электоральную базу и выиграл выборы, пообещав сделать то, что «хорошо для евреев».

Израиль достигает пика траектории, на которую Нетаниягу вывел нас 27 лет назад, — пика ненависти настолько страшной, что даже он пытался избежать ее три месяца назад, когда объявил о приостановке процесса изменения законодательства. Но ненависть слишком сильна, и восприятие его союзниками того, что левацкому «глубинному государству» почти удалось вырвать у них победу, делает ситуацию еще более опасной.

Две половины еврейского населения Израиля сейчас сражаются за свою страну, и скоро ситуация станет еще более страшной.

Аншель Пфеффер, «ХаАрец», М.Р. Ohad Zwigenberg/AP Photo