Дело Либермана

Может ли один человек свести «на нет» многолетнюю работу множества профессионалов? В системе юриспруденции Израиля такое возможно. Авии Алеф, в прошлом – главе департамента по экономическим преступлениям государственной прокуратуры – довелось лично столкнуться с подобным отношением, когда юридический советник правительства Иегуда Вайнштейн своим волевым решением счел расследование подозрений в адрес лидера партии НДИ недостойным суда.

«Свои соображения по делу Либермана я передала юридическому советнику правительства Мени Мазузу, но он не дал им ход, потому что завершалась его каденция. Затем дело перешло к занявшему его место Вайнштейну, и он год – целый год! – к нему не прикасался. Ну, а потом произошло то, что произошло», — вспоминает события тех дней Авия Алеф в беседе с «Деталями».

Мы беседуем в ее рабочем кабинете, в уютном доме в окрестностях Модиина. Сегодня Авия Алеф руководит некоммерческой организацией «Тоар мейдот» («Добросовестность»), объединившей юристов, в прошлом занимавших высокие посты в прокуратуре и судебной системе. На добровольных началах они следят, в частности, за правомочностью назначений на посты в структурах власти и отслеживают ситуации, в которых заметен коррупционный след.

Недавняя публикация Нетаниягу-младшим твита о том, что Иегуда Вайнштейн на должность юридического советника правительства был, якобы, назначен по настоянию Авигдора Либермана, вызвала скандал. Ведь именно Вайнштейн потом счел, что для передачи дела лидера НДИ в суд — дела, которое и вела Авия Алеф — нет достаточных оснований! И потому дело было закрыто.

— Если бы действительно обнаружилось, что между назначением Вайнштейна и закрытием дела Либермана существует какая-то связь, как писал об этом Яир Нетаниягу — то это могло бы считаться коррупцией. Я не знаю, насколько это верно. Но, теоретически, в этом случае дело могут открыть заново, с учетом вновь появившихся обстоятельств и как закрытое незаконно, — говорит Авия Алеф.

Сам Вайнштейн так отреагировал на ту публикацию Яира Нетаниягу: «Решение, которое я принял, было профессиональным, и я принял бы такое же и сегодня». Бывший юрсоветник правительства добавил, что пост Нетаниягу-младшего скорее предосудителен для его отца, нежели для него, потому что из написанного Яиром «следовало бы, будто его отец думал о подобном, я не знаю, пойдет ли он на такую уловку», — цитировала его слова газета «Маарив».

На днях произошло нечто похожее: государственный прокурор Шай Ницан принял решение закрыть дело мэра Нетании, Мирьям Файрберг – несмотря на первоначальную рекомендацию полиции обвинить ее по трем пунктам, включая взяточничество. Потом экономический отдел прокуратуры два пункта обвинения исключил, оставив злоупотребление служебным положением и мошенничество. Но в итоге Шай Ницан счел, что и это доказать в суде не удастся.

— Как же у нас работает система, если вдруг один человек может прийти и сказать: «Я не вижу ничего, чтобы могло бы служить основой для судебного процесса», — то есть один высокопоставленный начальник может запросто перечеркнуть труды других людей?

— Я не знаю всех фактов и обстоятельств по делу Файрберг, потому отвечу очень осторожно, чтобы не делать скоропалительных выводов, это было бы неверным. Поверьте, что в прокуратуре работают профессионалы, люди достойные, и решения ими принимаются не единолично. Проводятся многочисленные обсуждения, я сама неоднократно принимала участие в таких. Учитывают различные мнения и рекомендации, заслушивают окружного прокурора, а затем государственного прокурора – и принимают решение, то есть, в принципе, сообща.

Однако возможна и иная ситуация, когда решение принимает один человек. Есть вертикаль власти, иерархия, и за тем, кто стоит во главе пирамиды, и остается порой последнее слово — но он же берет на себя ответственность за него. Бывает, что эту ответственность берут на себя государственный прокурор или юридический советник правительства, утверждая, что не видят достаточных причин для передачи дела в суд. Или, напротив, говоря, что какое-то дело обязательно надо разобрать в суде.

— Что это значит на практике — «взять на себя ответственность»? Какую ответственность взял на себя, например, юридический советник правительства Иегуда Вайнштейн, решив закрыть «дело Либермана»?

— Это дело обычно и приводят в пример, но речь здесь о чем-то большем: о системе правосудия в целом. Проблема возникает, когда на серьезную должность назначают человека, который ей не соответствует. За это мы все потом платим высокую цену.

— Быть может, проблема в том, что до сих пор не выстроена релевантная система проверки и отсева людей, которые не достойны того, чтобы занимать ответственные должности? И недостаточно контроля за их работой потом? Например, действия прокуратуры настолько непрозрачны, что мы ничего о них не знаем… Как не знаем и того, допускает ли полиция серьезные ошибки при формировании доказательной базы. А раз правоохранительная система неконтролируема по должным стандартам, то почему же Вайнштейн, Ницан и прочие их коллеги должны ощущать какую бы то ни было полноту ответственности за решения, о которой вы говорите?

— Есть установленная процедура назначений, которая призвана, прежде всего, определить соответствие того или иного кандидата высокой должности. Скажем, кандидата на пост юридического советника правительства обсуждает специальная общественная комиссия, в нее входят пять человек: представитель академических кругов, генеральный директор министерства главы правительства, глава Комиссариата государственной службы или его представитель, а также представители коллегии адвокатов и общественности. То есть, по идее, процесс назначения должен быть объективным. Но, к сожалению, бывает и так, что в комиссию попадают каким-то образом интересанты. И если потом рождаются такие дела, как «Бар Он-Хеврон», или сворачивается по надуманной, на мой взгляд, причине дело Либермана, то можно говорить, что система назначений инфицирована.

— Как не допустить сбоев в работе комиссии?

— Ее деятельность должна быть абсолютно прозрачной, и в ней должны заседать люди, ни от кого не зависимые, никому и ничем не обязанные. Это недуг, проявляющий себя в самых разных ракурсах. От комиссий, неверно отбирающих кандидатов, до постоянных нападок на стражей закона, в том числе и госконтролера, и юрсоветника правительства, чей статус пытаются принизить.

— О полиции и прокуратуре…

— Во всех громких и значимых делах роли полиции и прокуратуры, которая сопровождает расследование, диаметрально противоположны. Полиция должна заниматься расследованием, поиском улик и формированием доказательной базы. Следователь работает с подозреваемым, сидит за одним столом с ним — точнее, напротив него. Но прокурор не присутствует на допросах, не сидит в следственном кабинете. И вот следствие близится к завершению, и полиция, скажем, считает, что речь идет о взяточничестве и злоупотреблении служебным положением – тогда прокуратура обязана установить, насколько оправданы эти предположения. Она обязана контролировать процесс, находясь вне его, и проверять работу полиции. И это правильно, потому что полицейские должны знать, что над ними есть надзор, что людей нельзя обвинять просто так, по надуманным предлогам.

Следствия по делам таких людей, как мэры городов, депутаты Кнессета, министры, проводится с особой осторожностью и тщательностью. Ты должен проверить всю имеющуюся информацию, взвесить все рекомендации. Бывают столь сложные и напряженные ситуации, что участие прокурора в завершающей фазе расследования должно быть более активным, более весомым. Но прокуратура действует иногда чересчур осторожно. Фильтруется все настолько, что в результате ничего не остается для обвинений. Потому и случается, что полиция предполагает коррупционный след — а прокуратура считает, что для этого нет оснований…

Но я уверена, и повторяю это еще и еще раз: если есть свидетельства, подтверждающие, прямо или косвенно, вину подозреваемого, то следует отдавать дело в суд.

— Почему прокуратура столь осторожна?

— Потому что там считают катастрофой, когда дело, переданное в суд, рассыплется, завершится оправдательным приговором. Бывает, конечно, когда прокуратура справедливо считает, что полиция недостаточно поработала над делом. Но нельзя, чтобы это приобретало повальный характер. Неверно так мыслить.

Деятельность прокуратуры должна быть проверяемой, это правильно и легитимно. Должен быть контролер в любой государственной структуре, в любом подразделении, его задача – находить и указывать на допущенные ошибки.

— Но если эта ошибка касается какого-то конкретного дела, неверно закрытого — может ли оно быть возобновлено?

— Зависит от конкретных обстоятельств. Если, к примеру, выясняется, что в самом факте закрытия дела присутствует некий коррупционный элемент — тогда, безусловно, оно может быть вновь принято к расследованию, в связи с вновь открывшимися обстоятельствами. Также и наоборот, если человек невиновен, а его осудили по ошибке – например, как Амоса Баранеса, которого приговорили к тюремному заключению за убийство, которого он не совершал — тогда дело тоже может быть пересмотрено.

Я присутствовала на заседании Высшего суда справедливости, когда обсуждалась апелляция на закрытие дела Либермана, потому что решение, принятое Вайнштейном, многие восприняли неоднозначно, оно казалось нелогичным. Но БАГАЦ заявил, что не хочет вникать в подробности самого дела, он делает это только в случаях из ряда вон выходящих, потому в данном случае для него решение юридического советника легитимно и приемлемо.

Я до сих пор не согласна с тем, что оно легитимно — но тогда никто не возразил на этот довод судей Высшего суда справедливости, да и знали мы в то время меньше, чем знаем сейчас. Это было еще до того, как я написала свою книгу.

— Вы хотите сказать, что в процессе написания книги выяснили новые подробности?

— Я отвечу на этот вопрос несколько иначе. Все, что я написала в книге «Дело Либермана» — чистая правда, выверен каждый факт, все мои выводы и размышления строго соотносятся с законом. Либерман может говорить сколько угодно, что он не читал книгу, или называть меня неудачницей, профессионально не состоявшейся. Но я на своем месте работала не за страх, а за совесть, много лет отдав государственной службе.

Написанная книга — своего рода толкование решения, принятого Вайнштейном. Это колоссальный труд, базирующийся на многочисленных документах, материалах, которые были опубликованы, в том числе и экономических. Кроме того, я использовала различные источники, открытые и закрытые. Я поставила перед собой задачу сложить из многочисленных обнаруженных в ходе расследования фактов и событий цельную мозаику.

Напомню, что Либерман обвинялся во взяточничестве, что он получил 650 тысяч долларов от Мартина Шлафа, полмиллиона от Михаила Черного, и миллионы долларов, поступавших на счета компаний.

Дело еще в том, что когда мы приступали к расследованию, то не знали, за кем будет окончательное решение. Даже если ты работаешь в команде, все равно должен быть кто-то, берущий на себя ответственность принять окончательное решение — даже если первоначальное решение принимается коллегиально. Но проблема у нас возникла исключительно из-за внешнего давления.

— Если бы, чисто теоретически, Вайнштейн не закрыл дело, каким мог быть его исход?

— Не знаю, не хочу гадать. Но Дери сел в тюрьму за взяточничество, Бенизри тоже сел в тюрьму за взяточничество, Цви Бара признали виновным во взяточничестве… Кстати, оговорюсь сразу: в личном, человеческом плане я не имею ничего против Либермана. Я делаю упор на системе, на людях, которые принимают решения. Я говорю о человеке, против которого были выдвинуты очень серьезные обвинения — и вот, этот человек недавно возглавлял оборонное ведомство, с бюджетом в, примерно, семьдесят миллиардов шекелей.

Вы говорите о прозрачности? Девяносто процентов бюджета министерства обороны непрозрачны. Я разве знаю, кому Либерман должен? И сколько он должен? Я разве знаю, ссудил ли его кто-то какими-то деньгами? Взять хотя бы эту историю с подводными лодками — кто знает, кто, кому, когда и сколько обещал? Это же смешно, ей-Богу: убирают с поста министра обороны Моше Яалона и назначают Либермана на фоне дела о субмаринах. Это не может не пугать.

Важно, как мне кажется, объяснить русскоговорящим израильтянам: неверно говорить, что он, якобы, выиграл суд. Дело Либермана – это дело фиктивных компаний, миллионов долларов, перекачанных на их счета. Компании, которые принадлежали ему или его дочери, были скрыты им. И дело Либермана на данный момент не прояснено ни в израильском, ни в каком–либо другом суде. Вряд ли правы те, кто верит, что он оправдан. Нет, не оправдан!

Я в свое время разделила дело Либермана на два кейса: большой и малый. Конечно, существенней и «тяжелей» всего большой кейс, где расследовались фиктивные компании, миллионы шекелей, которые шли к Либерману когда он то уходил из политики, то возвращался в нее. По закону Либерман, будучи государственным служащим, не имел права получать деньги от бизнесменов. Ведь можно предположить, что у этих предпринимателей есть какие-то интересы — как у Мартина Шлафа, открывшего в свое время казино в Иерихоне. Но это уже, простите, конфликт интересов: кто мне может гарантировать, что решение, которое будет принимать Либерман, окажется в нашу пользу, а не в пользу каких-то очередных магнатов?

Пусть он на всех углах кричит, что оправдан, но если в деле о подставных компаниях появятся новые доказательства, то оно будет возобновлено.

— То есть возможно закрыть дело, а потом вновь его открыть?

— Если выяснится, что кто-то предпринял какие-то шаги, чтобы дело было закрыто, это может быть квалифицировано, как взяточничество, и тогда расследование, разумеется, возобновят.

Что касается большого кейса, то часть его, готовившаяся к судебным слушаниям – это результаты слежки, показания свидетелей. Полиция добиралась до многих из них, но они уже знали, что их будут допрашивать. Постоянно происходил слив информации.

— А что в малом кейсе?

— Понятно, что малый кейс — составляющая большого дела. Он дошел до суда, сопровождаясь помехами и утечкой информации. Дело пытались запутать, намеренно усложняли, словом, делали все, чтобы нанести ущерб следствию, а само дело свернуть. Малый кейс включал себя историю с послом Израиля в Беларуси — когда полиция отправила запрос в Минск, а посол вскрыл пакет, хотя не имел на это право, и сообщил Либерману о содержимом запроса. Того посла судили и приговорили к общественным работам.

Кстати, из всего этого Либерману был предъявлено обвинение только в том, что он назначил такого человека послом. А это — лишь маленький эпизод из всего, что ему инкриминировалось на самом деле. Это своего рода трюк, чтобы увести в сторону от основного дела, чтобы переключить внимание на это, незначащее, замяв большой кейс. И БАГАЦ принял определение, которое я считаю в корне неверным, потому что в результате все сосредоточились на малом кейсе.

По малому кейсу Либермана, по сути, оправдали, а по большому он ни разу не представал перед судом. Был бы он осужден, если бы дело дошло до суда? Мне трудно сказать, я не могу утверждать это со стопроцентной уверенностью. Но я уверена, что доказательной базы вполне хватало, чтобы предъявить ему обвинение, и чтобы результаты расследования рассматривал суд, это — безусловно.

— Звучали утверждения, будто Либермана преследуют, якобы, потому что он – «русский»…

— Это абсолютное преувеличение. Можно сказать, с таким же успехом, что это расследование направлено против ашкеназских евреев. А Арье Дери в свое время утверждал, что попал под следствие потому, что он – сефардский еврей и представитель партии ШАС.

Нет и еще раз нет: никто никого не преследует специально. Но поверьте также, что вести расследование против публичных личностей тоже непросто, а уж тем более – предъявлять им обвинение. Однако, напомню: против Либермана велось примерно пять-шесть расследований. До сего дня он так и не объяснил, каким образом построил партию, этот огромный организм. Нет никакого объяснения с его стороны. Судите сами: в 1998 году Либерман завершает работу в качестве генерального директора канцелярии Нетаниягу, а через год создает партию. Известно, что через какое-то время на его счет поступило три миллиона долларов. Как я предполагаю, от Мартина Шлафа. Как объяснил сам Либерман, эти деньги он получил за консультацию по поводу падения рубля, дефолта. Простите, речь идет о каком-то суперизвестном консультанте, предотвратившем разорение австрийского банка? Он предугадал падение рубля? Вы это серьезно? За миллионы долларов? Не исключено, что именно на эти деньги Либерман и создал партию.

Потому говорить о том, будто его намеренно преследовали, просто смешно. Есть возможное участие фигуранта в истории о греческом острове, есть прочие дела, требовавшие расследования…

— Так почему же все эти дела ничем не кончились?

— Отличный вопрос! Именно из-за этого я написала свою книгу. Но книга не о нем, а о системе. Эта книга говорит о равенстве всех перед законом, о том, что и государственные деятели, и простые люди должны в одинаковой степени отвечать за свои поступки. А на дело Либермана повлияли, я считаю, внешние факторы, о которых можно только догадываться, предполагать. Но однозначно хочу сказать: система дала сбой, не сделала свою работу, как положено, не довела ее до конца. Как этого можно добиться? Ну, например, если назначен юридический советник, который примет нужное решение…

— Так сразу?

— Нет. Я вела дело Либермана, и представила свои соображения Мени Мазузу, который тогда был юридическим советником правительства. Он не дал «добро» на передачу дела в суд только потому, что его каденция подходила к концу. И он, уходя, передал эстафету своему преемнику – Иегуде Вайнштейну, который год – целый год! – вообще не прикасался к делу Либермана. А потом случилось то, что случилось. И это наводит на мысль, что правила назначения на должность юрсоветника должны измениться.

— Но за вами стояла прокуратура, не так ли?

— В данном случае можно говорить о намеренном ослаблении прокуратуры. В моей команде, которая занималась расследованием, работало пять-шесть человек, и большинство из них считали, что Либерману необходимо предъявлять обвинение. Молодые ребята, активные, готовые сражаться за справедливость, в хорошем смысле этого слова воинственные, настроенные на борьбу с недостатками и нарушениями. И вдруг… Те же люди заговорили по-другому после того, как с ними пообщались либо сотрудники канцелярии Вайнштейна, либо сам Вайнштейн. Их пробовали переубедить в том, что нет особых доказательств вины Либермана, и потому он не может быть подозреваемым. Думаю, что переубедили.

Было слушание в апреле 2013 года, очень странное, до того, как Либерману должны были предъявить обвинительное заключение. Но у него, безусловно, были прекрасные адвокаты. Именно с этого момента дело «поплыло», появились какие-то новые свидетельства, новые документы, подтверждающие его невиновность. А осторожный прокурор должен прислушаться к новым аргументам и принять во внимание все доводы защиты, ведь для того и проводятся слушания. Надо знать, что может противопоставить вторая сторона, что она может сказать в оправдание.

И вот стали приходить какие-то бумаги, все новые и новые. Как сейчас помню, те документы, что противоречили обвинению, были помечены особым цветом, и вдруг количество именно этих документов стало расти в небывалой пропорции. Появились свидетельства от имени личного водителя Либермана, Игоря Шнайдера, у которого вообще не было информации о том, что происходит — и вдруг появились документы с его подписью. Какие-то свидетели стали вдруг пропадать. Были участники процесса, поддерживавшие позицию прокуратуры, но вдруг изменившие свою точку зрения. Стала буквально растворяться в тумане компания, которая вливала миллионы долларов на счет дочки Либермана, и новые вопросы повисали в воздухе без ответа: а может ли быть, что Шнайдер стоял за этими компаниями? А может ли быть, что Либерман ему их продал? На каком-то этапе надо было выдвигать новую версию, о которой даже Либерман сам мог не знать. Но – грустная история: когда с молодыми ребятами, работавшими со мной, начали напрямую общаться уже из канцелярии суда, они стали ломаться.

— А разве так можно?

— На самом деле это не запрещено, хотя нежелательно, так как есть руководитель группы. Ко мне тоже обращались, но я все время стояла на своем: следует подавать обвинительное заключение. Наняли кого-то извне, кто бы написал заключение по делу. Согласитесь, это странно: есть руководитель группы, а приглашают кого-то со стороны. И скрыли это от меня. Но заключение было настолько небрежно написано, что Шай Ницан, государственный прокурор, вынужден был ночами работать, чтобы привести его в порядок. А перед тем, как должны были предать огласке решение о закрытии дела, Ницан позвонил мне и сказал: «Послушай, в тексте будет то-то и то-то, и было бы неплохо, если бы и ты оставила свое мнение, что решение по этому делу кажется тебе приемлемым».

— Что вы ответили?

— Я ему ответила: во-первых, мне платят не за то, чтобы кому-то казаться приятной во всех отношениях, я получаю зарплату, как прокурор. Во-вторых, для меня это решение неприемлемо. Неверно делать вид, будто абсолютно все, дескать, согласны с этим решением! Для него было важно, чтобы я это написала. И все же я отказалась.

— Из-за этого вы оставили работу в прокуратуре?

— Мне часто говорят об этом — дескать, вас уволили из-за дела Либермана… Но – нет, ничего подобного. Все это произошло под занавес моей каденции. У прокуроров, руководителей отделов, есть срок — восемь лет – после которого они, если не идут на повышение, то уходят в отставку. Моя каденция подошла к концу, и по закону я должна была уволиться. Но, будучи главой экономического отдела прокуратуры, я вела еще несколько очень серьезных дел, даже более важных, чем дело Либермана. Потому я сомневалась – увольняться или нет. У меня в тот момент на столе лежали дело Ольмерта, дело Дани Данкнера — очень сложные, тяжелые дела, требовавшие времени и сил.

• Читайте также:
• Либерман, испытание льдом
• Ури Маклев: Либерман отправил страну на перевыборы не из-за закона о призыве
• Кто-то вспомнит после выборов про пенсии для репатриантов?

— Чем занимаетесь теперь? Расскажите об организации «Тоар мейдот», которой вы руководите сейчас?

— Это добровольческая некоммерческая организация, мы боремся со взяточничеством. К сожалению, очень много случаев коррупции на самом высоком уровне, в частности — и в органах местной власти. Нас всего семеро, и все строится на личном профессиональном опыте и знаниях каждого из нас, но с нами сотрудничают еще около шестидесяти или семидесяти человек. Мы вроде рабочей группы, которая, используя доступные методы, выявляет «узкие места», выявляет проблему. Расследуем незаконные назначения, пишем государственному контролеру, тесно контактируем с генеральным директором министерства юстиции, с прокуратурой, службой общественной защиты, руководителем одного из департаментов ШАБАКа… К нам стекается огромное количество информации, иногда от людей, которые сами не хотят огласки или бояться лично ее опубликовать.

В свое время мы передали государственному контролеру наши соображения о возможном назначении Офры Брахи на пост главы Комиссариата государственной службы, и затем БАГАЦ заморозил это назначение. Мы говорили и о том, что не прислушиваются к рекомендации комиссии по высшим назначениям, под руководством отставного судьи Элиэзера Гольдберга…

Мы стараемся бороться с коррупцией, потому что она имеет свойство очень быстро распространяться. Любую полученную информацию проверяем, анализируем, а если видим, что могут быть замешаны влиятельные люди, обращаемся к СМИ. Так было и с историей дела 4000, в котором замешан Нетаниягу. Наша группа обратила внимание на преференции, которые получала, в частности, компания Yes, когда министром связи был Нетаниягу, и обратилась в БАГАЦ. И за день до того, как выносили заключение по этому поводу, нам позвонил прокурор и сказал, что Нетаниягу также был допрошен по этому вопросу. Не хочу сказать, что это произошло только из-за нас — но мы тоже приложили к этому определенные усилия.

— Вы говорите о скорости, с которой распространяется коррупция. Но ведь «рыба гниет с головы»?

— Да, к сожалению, мы наблюдаем, как убежищем для правонарушителей становится Кнессет. Это ненормально, когда депутатами становятся подозреваемые. И они должны нас представлять?

— Как мы до этого докатились? Может быть, вся система не работает? Возьмите, к примеру, дело №242 — было столько публикаций, столько шума, но оно все еще не закончено…

— Мы следим за ним, не думаю, что его свернут, как дело Либермана. И все же, хотя положение в стране далеко не идеальное, я не считаю, что все так уж плохо. Я считаю, что следует укреплять юридическую систему, дать работать в полную мощь государственному контролеру, юридическому советнику…

— Что значит «укрепить»?

— Ведется делегитимация этих структур. Юридический советник не должен принимать решения только ради того, чтобы выжить, удержаться на этой должности, или принимать решения, выгодные какой-то конкретной персоне. Люди, которых назначают на ответственные должности, должны работать на благо общества, а не в интересах того, кто способствует их назначению. Вот о чем надо писать, надо трубить во всеуслышание! Это то, чем мы занимаемся. И группа наша, учтите, не политизирована, я даже не интересуюсь, кто из нас какому политику симпатизирует, кто за кого голосует на выборах. Общаясь, мы решаем профессиональные проблемы.

Меня беспокоит то, куда мы идем, куда движется наше общество. У меня три дочери, и я хочу, чтобы они жили в нормальной стране. Многие относятся к проблемам коррупции, ко взяточничеству снисходительно: подумаешь, какая ерунда! Не понимая, что страдают в первую очередь они сами, что деньги, которые идут правонарушителям в карман, должны были пойти, например, на образование или социальные нужды.

— Исходя из вашего опыта, как вам кажется: ситуация сегодня в Израиле лучше или хуже, чем двадцать лет назад?

— Это вопрос интерпретации. Меня часто спрашивают, стали брать больше взяток или меньше. Нельзя сказать, что Израиль – коррумпированная страна, было бы неверно утверждать, будто все пронизано коррупцией снизу доверху. Но если говорить, больше стало взяточников или меньше — тут хвастаться особо нечем. В рейтинге определяющем уровень коррупции в странах OECD, мы — в конце третьей десятки.

— Это хорошо или плохо?

— Не очень хорошее место. Но, с другой стороны, проводится расследование против премьер-министра, и проворовавшихся должностных лиц сажают в тюрьму, и под подозрения попадают депутаты Кнессета, руководители местной власти – это говорит о том, что система работает, что мы не полностью коррумпированы.

Впрочем, коррупция – это процесс. Тут уместно провести параллель с термитами: знаете, когда они подтачивают фундамент, это становится заметно не сразу, а только когда всему дому начинает грозить реальная опасность обрушения. Так и у нас: и все эти выкрутасы по поводу назначений, и принятие законов в интересах одной персоны, и делигитимация Кнессета, идея иммунитета и закон о преодолении [решений БАГАЦа] – все идет по нарастающей, а значит, копится критическая масса.

Коррупция – это удар по демократии. Есть прямая корреляция между уровнем коррупции и углубляющейся пропастью между бедными и богатыми.

— И все-таки: есть разница между тем временем, когда вы возглавили экономический отдел прокуратуры, и временем, когда вы его оставили?

— Я возглавила экономический отдел в 2005 году, а завершила работу в 2013-м. Думаю, что, по большому счету, мы скатываемся вниз, в плане коррупции. В 2005 еще существовала система противовесов. Я не могу утверждать, что коррупции было больше или меньше – но было больше возможностей противостоять ей. А сегодня, даже если уровень коррупции остался прежним, сама система «устала». Она уже не в состоянии справляться с многочисленными проявлениями взяточничества и кумовства. Это, несомненно, тянет нас вниз. И может быть, что все труднее и труднее будет этим заниматься.

Наша группа «Тоар мейдот» по мере своих сил пытается препятствовать этому процессу, предотвращать неправедные назначения. Но коррупция носит затяжной характер, это — как проблема с иммунной системой. И, увы, можно говорить о ее экспансии в Израиле. Не следует закрывать на это глаза, делать вид, будто ничего особенного не происходит. Это неверно. Если будем так рассуждать – станем свидетелями того, как разрушится весь дом.

Реакция партии НДИ: 

«Каждая кампания выборов в Кнессет знаменуется попыткой раздуть «Дело НДИ». И все суды, включая БАГАЦ, уже давно очистили имя Авигдора Либермана от всех обвинений, но за неимением ничего другого нечистоплотные политтехнологи продолжают пытаться вытаскивать на свет пропахшие нафталином слухи и персонажи. Теперь возникла Авия Алеф — отставной работник прокуратуры, которая не смогла доказать обоснованность своих выводов против Либермана даже своему собственному руководству. Собственно, ничего нового она не сказала, просто, теперь она выступает не в «Гаарец» на иврите, а на сайте «Детали» на русском — ведь Ликуд нынче сражается за голоса русскоязычных. Печально, что «Детали» выступили со столь односторонним и ангажированным текстом, который выдается за объективный материал».

Эмиль Шлеймович, «Детали». К.В. Фото: Илан Асаяг.

На фото:  Авигдор Либерман на свадьбе родственницы Мартина Шлаффа, 2015 г. Слева — Мартин Шлафф, справа — адвокат Дов Вайсглас