Что мы теряем, оставляя онлайн-арену экстремистам?

«Чем ты хочешь поделиться?» – Это вопрос, который пользователям Facebook задают ежедневно, а иногда даже ежечасно, если они часто заходят в соцсеть. Вопрос, который появляется вверху главной страницы сайта или приложения, на первый взгляд прост, четко сформулирован и призывает нас – приходите, делитесь. С помощью нескольких щелчков мыши любая идея или мнение, которое приходит нам в голову, будет представлено множеству наших друзей в социальной сети.

Этот вопрос, который уже почти невидим, потому что он самоочевиден, изначально звучал так: «Что ты сейчас делаешь?» и был заменен на нынешний в марте 2009 года. После изменения он еще больше стимулирует пользователей высказывать свое мнение по различным темам, а также позволяет алгоритму узнать их поближе. Возможность заявить о себе перед ближними и дальними социальными кругами с момента внедрения социальных сетей в нашу жизнь сейчас кажется более удобной, чем когда-либо, но насколько это действительно так?

Для многих молодых мужчин и женщин, особенно тех, кто активно присутствует в социальных сетях, выражение мнения в Интернете стало трудным, иногда почти невозможным поступком. «Физическое ощущение от загрузки поста или истории — это учащенное сердцебиение, дрожание рук, боль в животе. Точно так же, как подготовка к нападению. Это как выйти на улицу, когда ты знаешь, что все хотят тебя избить – и тебе нужно сейчас же открыть дверь и выйти», – так описывает Наама Шахар (30 лет), писательница, создательница и ведущая писательских мастер-классов, моменты перед загрузкой поста в социальные сети, в котором отражены ее политические взгляды.

«Я должна убедиться, что мой график сегодня достаточно свободен, чтобы справляться с полным безумием в течение 24 часов», — добавляет Шахар, у которой есть страница в Instagram, на которую подписано около 10 000 человек, где она пишет о своем личном опыте, который она часто сопровождает уникальной и иллюстрированной презентацией. «Если я знаю, что у меня день полон встреч или чего-то важного, что мне нужно сделать, я не буду делать ничего подобного».

Эрез (имя вымышленное) также имеет личные учетные записи в социальных сетях, которые не имеют высокого публичного статуса, но он опасается, что выражение политической позиции в Интернете повлечет за собой вещи, которые ему не интересны. Его решение — вообще избегать этого.

«Часто твиты политиков в Х могут свести меня с ума, но я просто не представляю, чтобы я делился ими в сети и начинал подробно излагать свое мнение по этому вопросу, — говорит он. — Это одна большая головная боль, и у меня нет сил, чтобы кто-то, кого я не видел десять лет, спорил со мной в комментариях».

Не равнодушны, опасаются

Феномен самоцензуры в социальных сетях, описанный этими молодыми людьми, исследовали два исследователя из Университета Бар-Илан: доктор Лимор Зив из Школы коммуникаций и доктор Гал Яэбец с факультета информационных наук и приложений искусственного интеллекта университета.

В их исследовании, опубликованном в этом году в журнале «Социальные науки», приняли участие 50 студентов с разных концов политической шкалы и выяснилось, что 90% из них избегают выражения политических взглядов в Facebook, опасаясь осуждения со стороны дальних знакомых, с которыми они лишь слабо общаются через социальные сети. Участники сообщили, что сознательно избегают выражения своей политической идентичности в Facebook и участия в политических онлайн-дискурсах. Основным препятствием на пути к этому является страх перед социальными конфликтами.

Один из удивительных результатов исследования соответствует теории социолога Марка Грановеттера о «силе слабых связей» и в то же время бросает ей вызов. Теория Грановеттера считается важной вехой в изучении социальных сетей, хотя она была опубликована задолго до изобретения цифровых социальных сетей в 1973 году.

Теория Грановеттера, известная как «сила слабых связей», описывает, как слабые, неформальные связи в социальных сетях могут быть более полезными для получения новой информации и возможностей, чем тесные, сильные связи. Грановеттер утверждает, что информация, передаваемая через слабые связи, часто менее дублируется и более нова, чем та, что циркулирует в кругу близких друзей.

Результаты текущего исследования согласуются с этой гипотезой, однако, по мнению Грановеттера, слабые связи приносят нам пользу, поскольку они объединяют разные группы, предоставляют нам новую информацию и обеспечивают социальную и профессиональную мобильность; в то время как новое исследование показывает, что они могут иметь отрицательный эффект.

В социальных сетях слабые связи «создают застой в политическом дискурсе», объясняет Зив. «Молодежь боится реакции слабых связей: «Что обо мне подумают? Не будет ли это истолковано как крайность?» – и это приводит к тишине».

Данные исследования показывают, что участники исследования ощущают глубокую связь со своей политической идентичностью и ведут политические беседы вне сети, в основном с членами семьи и близкими друзьями, однако, хотя их политическая идентичность и рассматривается в их глазах как неотъемлемая часть их широкой личностной идентичности, в сети это не выражается.

«Молодые люди не безразличны к политике, но в онлайн-пространстве они не чувствуют себя комфортно, выражая свою политическую идентичность, главным образом из-за социального давления со стороны слабых звеньев — людей, которые идеологически похожи на них, таких как левые, которые боятся других левых, или правые, которые боятся других правых. Социальная структура сети заставляет их молчать», — говорит Зив, объясняя, что помимо дискомфорта самоцензура является «сознательным решением — и даже стратегическим — сокрытия своей политической идентичности».

«В исследовании мы объединили интервью с молодыми людьми и анализ их практического поведения, — продолжает Зив. — Они сказали, что не говорят о политике, но мы видели, что они выражают политическую идентичность косвенными способами, например, поддерживая такие вопросы, как права ЛГБТ или общественный транспорт в субботу. Они просто не делают этого явно».

Но сети кажутся более воинственными и опасными, чем раньше. Как вы объясните этот пробел?

«Существует очень небольшая группа «генераторов политического дискурса». Люди с твердой политической идентичностью, которые проводят много времени в сетях и используют провокационный дискурс. Они не боятся социально-психологической угрозы и даже наслаждаются ею, но они исключительны и не представляют большинство молодежи. Большинство молодых людей избегают политического выражения именно из-за страха перед слабыми связями — которыми обычно являются люди, похожие на них, — а не с противоположной стороны».

Голоса, которых не слышно

Зив добавляет, что к страху молодых людей перед этими слабыми связями присоединяется еще один страх — перед алгоритмами сетей. В последние годы в TikTok был разработан новый язык, известный как «Algospeak», — закодированный язык, цель которого — обойти механизмы алгоритмической цензуры платформы.

Например, вместо использования таких слов, как «Секс» или «Мертвый», что может привести к сокрытию, удалению или низкой оценке контента, авторы выбирают эквивалентные или подразумеваемые термины, такие как «Seggs» או «Unalive». Это явление распространилось и на другие контент-платформы, такие как Instagram и YouTube. Этот язык, который развивается в реальном времени и обычно переводится в комментариях к сообщениям, продолжает развиваться, чтобы выдерживать проверки алгоритмов и сохранять видимость создателей контента в сети.

Статья, опубликованная в сентябре 2023 года в журнале Social Media + Society, показывает, что эти стратегии вербального шифрования поднялись на ступеньку выше и сегодня они больше не включают в себя слова. Беседы, проведенные с создателями контента TikTok, и проверка их контента в сетях показали, что они заменили «проблемные» слова, которые, как они опасались, снизят воздействие их контента на физические жесты или смайлы с тем же значением.

Эти изменения, которые вносят в свои посты создатели контента, искажают картину реальности в Интернете, и фактически стирают возможность поиска тем, которые действительно интересуют молодежь, поскольку эти темы остаются зашифрованными.

Более того, эта озабоченность молодых создателей контента усиливает механизмы самоцензуры. Кажется, что сеть является настолько важной частью восприятия самооценки этих молодых людей, что они задаются вопросом, имеет ли вообще место быть услышанным мнение, которое сеть не принимает. Есть те, кто выберет обходные пути, такие как «Algospeak», но есть и те, кто вообще откажется от выражения мнения.

Самоцензура в онлайн-пространстве также имеет широкое политическое значение, объясняет Зив. «Такое молчание молодых людей создает двойное искажение: с одной стороны, мы не слышим их разнообразные голоса в сети, что создает своего рода фальшивый консенсус. С другой стороны, алгоритмы не изучают их политическую идентичность, потому что они ее не выражают.

Когда вы оставляете цифровой след — лайки, комментарии, репосты — алгоритм изучает вас и соответственно рекомендует контент. Если вы скрываете центральную часть своей личности, например политические позиции, алгоритм не будет рекомендовать связанный с этим контент, и это создает спиральный процесс, который ограничивает вашу вовлеченность, способность формировать политическую идентичность, а также принимать активное участие в политической игре».

Согласно отчету о цифровых новостях Института Рейтер при Оксфордском университете за 2025 год, для 44% молодых людей в возрасте от 18 до 24 лет социальные сети и видеоплатформы являются основным источником новостей. Это самый высокий показатель среди всех возрастных групп. Это также показывает, что, хотя молодые люди предпочитают социальные сети, они редко посещают новостные сайты или специальные приложения. Зив объясняет, что в этом заключается одна из сложностей самоцензуры: «Общественному дискурсу наносится ущерб, потому что онлайн-пространство, которое должно быть открытым, сокращается. Это влияет на демократию, потому что различные голоса не слышны. В сетях, где молодые люди потребляют новости, политические кампании берут верх, и их влияние увеличивается, когда молодые люди не выражают свою позицию».

Шахар также говорит о личностно-экономической сложности, которая проистекает из присущих ей механизмов самоцензуры. «До того, как я открыла свой бизнес, я очень жестко выражалась в сетях. Я тоже писала не особо задумываясь и максимум потом удаляла, —говорит она. — Около года назад моя личная страница стала в основном деловой, поэтому вдруг, если я напишу слово не к месту, возникают какие-то последствия, выходящие за рамки того, что кто-то может расстроиться из-за меня или кто-то напишет плохой комментарий.

Это может составить половину моего дохода в этом месяце. Я могу попрощаться с вещью, которую хотела купить или сделать, потому что я высказала свое мнение и потеряла 5000 подписчиков. Вопрос о том, кто за вами следит, что одним нажатием кнопки они могут вас удалить, делает вред прямым и начинает входить в корзину соображений.

Если мне нужно заполнить семинар на этой неделе и опубликовать его, и мне нужно, чтобы на него подписались еще десять человек, тогда у меня нет привилегии высказать свое мнение».

С определенной долей оптимизма Зив видит будущее, в котором можно будет изменить образ мышления, представленный в исследовании: «Понимание барьеров позволяет нам задуматься о том, как создать более открытый и плодотворный дискурс. Что удивительно и обнадеживает, так это то, что молодые люди являются политическими, вовлеченными, с сильной политической идентичностью. Они не безразличны. Если нам удастся реализовать их свободу выражать эту идентичность также и в Интернете, это может укрепить общественный дискурс и демократию».

По материалам TheMarker, Ю.Л. Фото: Pixabay ∇