В начале ноября вышел на свободу последний осужденный по делу инициативной группы, готовившей проведение в России референдума «За ответственную власть» – авиаинженер, подполковник ВВС Кирилл Барабаш. Ранее, в августе, были освобождены его подельники: журналист РБК Александр Соколов и инженер Валерий Парфенов. А писатель и публицист Юрий Мухин, автор крамольной идеи о том, чтобы позволить народу России оценивать качество работы российских депутатов и президента, отделался условным сроком.
Казалось бы, что плохого в том, что люди, действуя в строгом соответствии с Конституцией РФ и ФКЗ «О референдуме в Российской Федерации», собирались дать народу России возможность наказывать и награждать своих избранников, в зависимости от качества их работы по управлению страной? Однако следственный комитет, Центр по противодействию экстремизму при МВД, прокуратура России и судья Тверского районного суда города Москва А. Криворучко в один голос, как «под копирку», утверждают: эти действия подпадают под статью 282-2 УК РФ «Организация деятельности экстремистской организации».
Правда, ни во время следствия, ни в суде обвиняемым так и не пояснили, какое же противоправное деяние им вменяется в вину. Но это не помешало судье – чье имя, кстати, значится в списке Магнитского – обвинить их в распространении экстремистских материалов и в участии в экстремистской организации «Армия воли народа». Доводы защиты услышаны не были.
Более двух лет каждый из них провел в московских следственных изоляторах – «Матросской тишине» и СИЗО №2, в просторечии — «Бутырке». Потом Барабаша, Соколова и Парфенова отправили в лагеря. Согласно новому закону, приравнивающему день содержания под стражей к полутора дням, проведенным в колонии общего режима, осужденные смогли выйти на волю раньше срока. Соколов провел в лагере пять месяцев, Парфенов — два, а Барабаш — семь месяцев, отсидев перед этим почти три года в «Бутырке».
– Я думаю, что тюрьма – это зеркальное отражение того, как человек ведет себя в обычной жизни, – поделился с «Деталями» Валерий Парфенов. – Если он с остальными предупредителен и спокоен, то и в тюрьме к нему так же будут относиться. А если жил, как животное, то и в ответ получит соответствующее отношение.
Вообще же в тюрьме публика самая разная, а в условиях повышенной скученности сдерживать себя и проявлять человечность – приветствуется. Многие из тех, с кем я сталкивался в следственном изоляторе, вообще не очень хорошо знают русский язык, он для них не родной. Не говоря о том, чтобы читать на нем или писать. Таким особенно тяжело. Однако, эти люди стараются говорить по-русски, чтобы сокамерники их понимали.
В Москве, если сравнить столицу с Россией – а у меня такой опыт был, меня сослали в лагерь дальше остальных, в Пермский край – на пересыльных пунктах много русских среди осужденных. А еще коми-пермяков. Меня это удивило, потому что, сидя в «Бутырке», я привык к тому, что шестьдесят-восемьдесят процентов заключенных – выходцы из Средней Азии либо с Северного Кавказа, реже из Закавказья. И преимущественно – мусульмане.
– И что из этого следует?
– Что в Москве правоохранители охотятся, как за легкой добычей, за плохо образованными и хуже социализированными людьми. А это — приезжие, и чаще всего мусульмане.
Причин тому несколько: неспособность этих людей постоять за себя, непонимание порой, чего от них вообще хотят. Они часто подписывают процессуальные документы, не читая. И получается, что те, кто, может быть, только-только оступился, не совершил ничего особо серьезного, подпадает под каток правоохранительной системы. А у этой системы есть план, его надо выполнять, вот представители этой системы и хватают всех, кто попадется под руку. Поверьте, что, проведя в тюрьме без малого три года, я редко встречал настоящих бандитов и злодеев.
Есть, кстати, статистика, представленная комиссией при Общественной палате Российской Федерации – данные по Бутырскому централу, СИЗО №2 города Москвы. В Бутырке 1850 мест, а фактически там содержатся 2450 человек. Из них 1806 проходят по статьям за тяжкие и особо тяжкие преступления.
– А кто остальные шестьсот? И почему они там находятся?
– Это те, кто не имеет постоянной регистрации в столице. Они могут работать, могут жить на съемном жилье, у друзей, могут быть социализированы и интегрированы в общество – но у них нет московской постоянной регистрации! И суд, по ходатайству следствия, помещает эти шестьсот человек в СИЗО, мотивируя тем, что иначе они могут скрыться.
«Бутырка», если сравнивать, далеко не самое худшее место для арестантов. Любая российская тюрьма – это филиал ада на земле, но «Бутырка» в какой-то мере может считаться образцово-показательным тюремным учреждением. Тут, к примеру, есть молельная комната для мусульман, и для евреев оборудована специальная комната, куда может приходить раввин, на двери там висит табличка с магендавидом и надпись «синагога». Есть и православная церковь, на верхнем этаже больничного корпуса, наверху купол и колоколенка. Каждый день приходит служка из ближайшей церкви, практически ежедневно звучит колокольный звон, концерты бывают.
Приезжал в апреле даже патриарх Кирилл на пасху. По этому поводу, как говорят арестанты, был шикарный «подгон»: пряники, зефир, «сникерс» местного производства, крашеные яйца, два кулича каждому арестанту, а желающим – еще и книги. Но подавляющее большинство арестантов ни в молельную комнату, ни в церковь практически никогда не ходят. Их туда не выводят, несмотря на устные и письменные заявления.
– Кто же тогда их посещает?
– В основном, сотрудники хозяйственного отряда, обслуживающего «Бутырку». Вот с синагогой другое дело, там все лучше организовано. Если человек, считающий себя евреем, захочет побывать в синагоге, то его, как и остальных, туда не выведут. Но, если родственники этого арестанта сообщат в какую-то из московских синагог, что он содержится в СИЗО, то в дни посещений тюремной синагоги раввином заключенного могут туда вывести. Правда, раввин приходит нечасто, по большим праздникам.
В марте этого года, я уже не помню, что был за праздник, молодой буддист принес нам сумку сладостей. Он отправился в тюремную синагогу вместо арестанта Юрия Цукермана, которого пришли навестить гости из еврейской религиозной общины. Вообще, следует признать, что у этой общины связь с заключенными куда более тесная. Они и с праздниками своих арестантов постоянно поздравляют. Такая, знаете ли, «материально-продуктовая забота», а она никогда для заключенных не бывает лишней.
– Что Вы можете сказать о ФСИНе, который, собственно, и несет ответственность за жизнь заключенных?
– В отличие от карательной системы – судов, следствия, МВД, прокуратуры, к людям, работающим в этой службе, у меня нет претензий. Надо просто понимать, откуда ноги растут.
– Ну и откуда? Кто, скажем, в Москве работает в этой структуре?
– Это люди, которые в большинстве своем, приезжают на работу вахтовым методом в Москву – на семь, десять или двенадцать суток. Поработают и уезжают. Это сплошь и рядом те, кто не смог по каким-то причинам устроиться у себя: отставники министерств внутренних дел или обороны. По сути, слабо защищенная часть общества. Недаром говорят: если у арестанта есть срок, то у сотрудников ФСИНа это пожизненно. Такие же бедолаги, как и заключенные. Разве что оперсостав выделяется на фоне остальных сотрудников, открывающих и закрывающих замки в СИЗО.
– Вы не держите на них зла?
– Нет. Я для себя уяснил: если вы себя ведете с ними по-человечески, то и они с вами поведут себя точно так же. Если, конечно, нет заказа от начальства или извне.
А такие заказы поступают. Но, поскольку речь идет о людях недалеких, которые могут не догадаться, что за излишнюю ретивость можно понести наказание, то они могут начать вас прессовать, применять какие-нибудь спецсредства, психологическое воздействие. Сотрудников ФСИНа периодически все-таки наказывают, у них там есть своя собственная, внутренняя служба безопасности, которой тоже порой надо показывать «раскрытие». И, если где-то арестант даст слабину, то не составит никакого труда «упаковать» и самого сотрудника службы исполнения. Что периодически и происходит.
Марк Котлярский, “Детали”. Иллюстрация: Pixabay К.В.
