60 лет суда над Эйхманом: чему учит история, и учит ли

«Представ здесь перед вами, судьи Израиля, чтобы обвинить Адольфа Эйхмана, я стою не один. Со мной вместе – шесть миллионов обвинителей. Но они не могут встать, указать обвиняющим перстом на сидящего на скамье подсудимых и воскликнуть: «Я обвиняю!»… Их пепел развеян по холмам Освенцима, полям Треблинки и рассыпан по лесам Польши. Их могилы разбросаны по всей Европе. Их кровь вопиет, но их голос не слышен».

Так ровно 60 лет назад, 11 апреля 1961 года, начал свою легендарную обвинительную речь Гидеон Хаузнер, генеральный прокурор Израиля, выступая на судебном процессе над нацистским преступником Адольфом Эйхманом. Этот человек, действительно, не сидел в гордом одиночестве на скамье подсудимых – в тот самый час история вершила суд над всеми нацистами и нацистской идеологией.

И теперь, по прошествии шести десятилетий, нельзя не признать, что это событие стало своего рода определяющим моментом в истории Государства Израиль, чьи последствия нередко упускаются из виду.

Израильское общество: признание переживших Катастрофу

Сегодня невозможно представить, что до суда над Эйхманом подавляющая часть израильтян не слышала страшных воспоминаний людей, переживших Катастрофу. СМИ, освещавшие процесс, приводили также рассказы свидетелей, и это оказало решающее влияние на последующее формирование сознания израильтян: уничтожение евреев во время Второй мировой войны стало его неотъемлемой частью.

«Пережившие Катастрофу оказались на периферии израильского общества в 50-е годы», – говорит 71-летняя профессор истории Хана Яблонка, главный историк Дома-мемориала борцов гетто и почетный профессор кафедры еврейской истории Университета им.Бен-Гуриона. Ее первое крупное исследование «Чужие братья» касалось отношения израильского общества к выжившим.

По мнению исследователя, этих людей воспринимали только как новых репатриантов, и их связь с Катастрофой отнюдь не лежала на поверхности. Судебный процесс во многом повлиял на то, чтобы ввести историю переживших Катастрофу в общественный контекст, создав для них новую социальную роль – стать мостом между той трагедией и современной жизнью.

«Судебный процесс базировался на концепции «шли, как овцы на бойню». Именно подобного рода концепции сыграли свою роль в том, как относились к жертвам Катастрофы до суда над Эйхманом, а после суда дискуссия стала меняться, переходя с национального, психологического объяснения ответственности, лежавшей на жертвах, на обсуждении убийц, преступников. Конечно, изменения произошли не сразу», – говорит профессор Яблонка.

С ней солидарен 64-летний Арье Барнеа, педагог и исследователь Катастрофы, утверждающий, что процесс Эйхмана во многом действительно изменил  отношение к людям с лагерным номером на руке. Кроме того, по словам Барнеа, иным стал подход и к определению героизма: если раньше это был исключительно героизм евреев, восставших с оружием в руках, впоследствии выяснилось, что нередко организаторы восстания стояли перед серьезной дилеммой: когда это восстание может быть оправдано, а когда чревато смертельными последствиями для остальных. И о таких ситуациях стало известно только во время суда и после него.

Как утверждает адвокат Амос Хаузнер (71), сын Гидеона Хаузнера, те, кто стояли за судебным процессом, во многом преследовали еще и главную цель – изменить отношение к пережившим Катастрофу.

Израильское общество: от восхищения героизмом до сочувствия жертвам

Но наряду с вспыхнувшим сочувствием к жертвам Катастрофы и тем, кто ее пережил, несколько снизился градус восхищения перед героями восстания, которых израильское общество до той поры буквально боготворило.

«В доме Аббы Ковнера можно увидеть его большую фотографию. Она сделана в то время, когда он был партизаном, – говорит 73-летний Михаэль Ковнер, сын Аббы Ковнера, бывшего среди свидетелей на суде над Эйхманом. – Я надписал сверху, процитировав своего отца: «Мне не будет стыдно за то, что мы сделали». Я думаю, что он чувствовал необходимость оправдываться. Такие персонажи, как мои родители, считались героями, но в какой-то момент это начало меняться. Возможно, суд действительно способствовал процессу перемен. Родители чувствовали какой-то негласный укор, будто евреев уничтожали из-за восстания и партизанского сопротивления».

Так, после судебного процесса возник индивидуально-материальный этос. И, возможно, по этой причине возникшее массовое сочувствие до сих пор не трансформировалось в организованную государственную ответственность за благополучие переживших Катастрофу.

Ханна Арендт и «банальность зла»

77-летняя профессор истории Эдит Зартель считает организованное поминовение Катастрофы центральным компонентом израильской идентичности, его гражданской религии, и, исходя из этого, характеризует современный Израиль, как государство «пост-Катастрофы и очень недемократическое». Она считает, что мы наделяем себя такими качествами, как сила, жертвенность, праведность и абсолютное моральное освобождение, оперируя понятиями «супержертвы» и «свидетели-жертвы».

Зартель безусловно можно считать последовательницей выдающегося философа Ханны Арендт; более того, она занимается исследованием ее наследия и перевела ее письма на иврит.

Как известно, Ханна Арендт присутствовала в Иерусалиме на судебном процессе, после чего написала книгу «Эйхман в Иерусалиме: репортаж о банальности зла», которая до сих пор вызывает многочисленные споры.

После выхода книги израильский истеблишмент отвернулся от философа, восприняв предложенный ею подход как попытку смягчить вину Эйхмана.

«Процесс над Эйхманом и книга Арендт взаимосвязаны, – поясняет Зартель. – Невозможно понять процесс Эйхмана без книги Арендт. Мне кажется, что вся эта история с приговором вряд ли сохранила бы до сих пор свою актуальность, потому что его срок действия не истек до сих пор во многом благодаря книге Арендт. Да и она сама, со всеми своими другими очень важными книгами, вряд ли бы стала философской и политической иконой».

Что подразумевается под концепцией «банальность зла»? Упрощенно ее можно свести к двум основным положениям, сформулированным Ханной Аренд.

На ее взгляд, Эйхман – обычный чиновник и карьерист, в котором нет ничего от монстра или садиста. Таких, увы, огромное количество не только в Третьем рейхе, но и в любом бюрократическом обществе. Безликих чиновников, винтиков системы, бездушно отбывающих свою «трудовую повинность», не желающих анализировать происходящее вокруг и легко поступающихся своей совестью.

«Было бы очень удобным поверить, что Эйхман – чудовище. Проблема заключалась именно в том, что таких, как он, было много, и многие не были ни извращенцами, ни садистами – они были и есть ужасающе нормальны», – писала Арендт, признавая, тем не менее, безусловную вину Эйхмана.

Однако не столько это положение вызвало огромные споры и даже неприятие, доходящее порой до ненависти, сколько то, что в произошедшей трагедии Арендт обвинила и самих евреев, сделав их из жертв – чуть ли не соучастниками. И касалось это не только тех, кто пошел служить в юденраты, но и остальных. Арендт говорила о самообмане, о том, что они тешили себя надеждами, что все обойдется, послушно внимали своим лидерам, которые успокаивали их вместо того, чтобы призывать к сопротивлению.

Противники выкладок Арендт считают, что ее анализ в корне неверен, и Эйхман, который был одним из архитекторов уничтожения евреев, вряд ли вписывается в рамки обычного заурядного чиновника.

«В любом случае, если бы мы с порога не отвергли «банальность зла», а изучили ее, попытались понять эту сложную концепцию, то вполне возможно, что сейчас были бы другими», – считает Зартель.

Израильско-германские отношения: моральная цена

«Суд над Эйхманом преследовал политические цели, и Государство Израиль заплатило за это моральную цену», – говорит 59-летний профессор Рони Штаубер с факультета еврейской истории Тель-Авивского университета.

Штаубер изучал израильско-германские отношения, существовавшие на фоне памяти о Катастрофе, и его исследование легло в основу книги «Дипломатия в тени памяти». В частности, он рассказывает, что между молодым Государством Израиль, которое отчаянно нуждалось в источниках финансирования и в оружии, и Германией, которая изо всех сил пыталась очистить себя от запятнавшего «немецкий мундир» нацизма, установились «компромиссные дипломатические отношения». Бен-Гурион использовал немцев, чтобы обеспечить, по его собственному определению, жизненно важные интересы государства, включая финансирование ядерного проекта. Конард Аденауэр, в те годы канцлер Западной Германии, получил от еврейского государства легитимность, которую только оно могло ему предоставить.

«Аденауэр согласился с репарациями и обязался передать Государству Израиль крупные суммы денег и оружие, – поясняет Штаубер. – С другой стороны, Бен-Гурион в Израиле вместе с остальными единомышленниками пытался сформировать концепцию «другой Германии», как если бы Германия Аденауэра имитировала свое нацистское прошлое. Проблема заключалась в том, что это было далеко от реальности. Нацистов можно было найти на всех уровнях общества, снизу доверху. Учителя, начальники полицейских участков, клерки и многие другие. Чем же это за другая Германия, если это одни и те же люди?

Однако процесс над Эйхманом обеспокоил руководство Германии. Его центральная, ключевая роль в «окончательном решении» могла раскрыть роль чиновников в нацистской бюрократической системе, которые продолжали занимать различные должности в послевоенной Западной Германии. Немцы опасались за свой статус в Европе, и даже в этом случае испытывали по отношению к себе ожесточенную враждебность. Разоблачение связей между демократическим правительством Западной Германии и режимом Гитлера им не помогало.

Ярким примером сказанного служит Ганс Глобке, который в те годы был директором канцелярии Аденаэура, а в 30-х годах – одним из соавторов Нюрнбергских законов и комментатором расового законодательства Рейха. Бен-Гурион знал о чувствительности немцев. Он прямо спросил Хаузнера, можно ли избежать использования документов, связывающих Глобке с Эйхманом. Хаузнер отказался, но, что необычно, правительство Германии получило предварительное уведомление, что компрометирующие Глобке документы будут обнародованы на судебном заседании.

Другим примером может послужить вступительная речь генерального прокурора. Бен-Гурион проинструктировал Хаузнера, чтобы на протяжении всего выступления он использовал термин «нацистская Германия», а не просто «Германия». Это соответствовало линии Аденауэра, который пытался проводить черту между немцами и нацистами, и даже сравнивал в какой-то момент страдания немцев под властью нацистов и страдания евреев».

Отставной судья, профессор юриспруденции Одед Мудрик считает, что исторический аспект суда заключается в важности переданного миру послания: «Государство Израиль не забудет и не простит, и будет преследовать нацистских преступников».

Особенности процесса и его уроки

Но не менее важным была и уголовная составляющая процесса: необходимо было представить такую доказательную базу, которая не оставляла бы малейших сомнений в виновности подсудимого. И, помимо этого, требовалось предоставить доказательства Катастрофы как таковой и то, каким образом осуществлялся процесс уничтожения европейского еврейства. Это был невиданный прецедент в судейской практике.

По словам Амоса Хаузнера, «новым в деле Эйхмана было еще и то, что защита, предоставляемая государством, недействительна в случаях преступлений против человечности. В противном случае невозможно привлечь к ответственности виновных в преступлениях в Камбодже, в Африке или в Сирии. Это – основа Международного суда. И еще. Необходимо было де факто заявить, что государство принимает на себя ответственность от имени еврейского народа и что мы создали государство, чтобы судить за такие преступления, потому что ни одно другое государство этого не сделало. Государство Израиль, как отождествление понятия «еврейский народ» – это то, чего не было раньше».

Таким образом, как считает Хаузнер-младший, суд над Эйхманом во многом заложил принципы, которым сегодня руководствуется Международный суд.

Еще одна особенность процесса – единственный смертный приговор, вынесенный за все время существования Государства Израиль.

Как вспоминает Амос Хаузнер, его отец считал, что для такого человека, как Эйхман, не должно быть, и не предусмотрено, иной меры наказания.

Постфактум

Безусловно, процесс над Эйхманом – это необычайно важный шаг в восстановлении попранного достоинства еврейского народа. Устроители этого процесса сделали все, чтобы в результате общество повернулось лицом к пережившим Катастрофу, выслушало их и способствовало их интеграции. Однако вопрос, в какой степени суд позволил усвоить глобальные уроки Катастрофы европейского еврейства, до сих пор остается открытым.

Йоав Ример, «Давар ха-овдим б’Эрец Исраэль». М.К. Фото: GPO˜