«Я не жаловалась, потому что просто хотела забыть»
Почему я не пожаловалась? Потому что не верила, что ужасные вещи, которые обычно происходят только в неблагополучных районах, могут произойти со мной.
Как я могла пожаловаться, если не подверглась насилию со стороны ужасного незнакомца в темном переулке, но меня атаковал человек, с которым мы были знакомы? Как я могла пожаловаться, если не понимала, как что-то превращается из наивной забавы в насилие? Я не пожаловалась, потому что меня воспитывали быть хорошим человеком, а это значит, что нужно заботиться о других прежде, чем ты думаешь о себе. Жаловаться — значит причинить боль тем, кто за меня в ответе, ведь это ударит по тем, кто меня любит.
Я не жаловалась, потому что жаловаться это значит помнить, в то время, как я пыталась все забыть. Жаловаться это значит вступить в противостояние с насильником, вновь. Вновь столкнуться с ужасом. Со стыдом, с сомнениями по поводу моей степени вины в том, что произошло, с сомнениями по поводу того, что это вообще было плохо. Я не жаловалась, потому что была занята выживанием, а после этого занималась самоисцелением. И даже после того, как я справилась с душевной травмой, с помощью долгих сеансов психотерапии, я все равно хочу только забыть. Но это не всегда работает, как хочется. Потому что время идет по-другому, когда речь идет о травме. Воспоминания по своей природе — ощущения активные, они влияют на наше настоящее, мешают жить, влияют на логику, всплывают в самое неподходящее время, в ложном порядке, произвольно.
Когда в юности я решилась позвонить в центр помощи пострадавшим от сексуального насилия, спустя некоторое время после того случая, даже тогда я не хотела жаловаться. Я хотела умереть. Потрясающая женщина, которая ответила на звонок, говорила со мной долго-долго. Она спросила меня тогда — умереть каким образом? Я ответила — перерезать ножом вены. Зачем, спросила она. Я ответила: чтобы забыть. Перестать бояться, отрезать все страхи, все чувство вины. В какой-то момент она вдруг поняла, что до сих пор я не рассказала ей, что же случилось. И тогда она предложила приехать к ней домой. Я не помню, как она уговорила меня тогда выйти из комнаты, с ножом. Я не помню, как добралась к ней, только знаю, что это было прямо в нескольких шагах от меня. И я помню, как сидела у нее на кухне, в то время, как она кормила двух маленьких детей.
Эта женщина приняла меня в своем безопасном и интимном месте — в своем доме. Сейчас такое уже не принято. Ее решение пригласить меня к себе было очень важным для меня. Возникла личная связь, и она никогда не сомневалась ни в чем из того, что я ей тогда рассказала. Осознание того, что я стала частью распространенного явления, что мой случай — не уникальный, и личные контакты с людьми, которым довелось пережить что-то подобное, помогли в моем противостоянии с душевной травмой. И сегодня я могу сказать, что осталась в своем уме только потому что понимала: есть место, где мне верят, даже несмотря на то, что прошло 30 лет.
В течении долгих лет процесс преодоления травмы очень занимал меня в моей приватной жизни. Но с точки зрения общества эта часть моей жизни была для него закрыта. Однако так же, как мы плаваем под водой, не дыша, в какой то момент тело взмывает вверх, на воздух, прежде чем утонуть. И может быть — именно в этот момент кажется, что мир сошел с ума. Кажется, что расстояние между мужчинами и женщинами все увеличивается. И кажется, что большинство мужчин никогда не поймут, насколько чувство личной безопасности является важным для женщин. И что большинство женщин не поймут, насколько их достоинство является критически важным для них. Потому что такие глубокие изменения — это тоже нечто вроде травмы — отвратительной, уничтожающей личное пространство, победившей законы, когда жаловаться уже поздно, равнодушная к судебным процессам, и самое главное — означающая разные вещи для наблюдающих за ней с разных точек зрения. Травма, которая разрушает твой мир. Необходимо быть терпеливыми. В этом оглушающем шуме есть голоса, благодаря которым мы учимся выстраивать себя заново, как личности, как общество.
Несмотря на то, что сегодня я уже понимаю, что не совершила ничего плохого и что в произошедшем нет и не было моей вины, я до сих пор очень смущена. Из-за публичности моей истории. Но я чувствую, что мне необходимо принести в жертву свое удобство и свое личное пространство. Потому что как и других людей, переживших душевную травму, меня всегда будет сопровождать чувство, что я что-то упустила в жизни. Что были моменты, которые я потеряла безвозвратно, мечты, которые не осуществила — из-за той душевной энергии, которую мне пришлось потратить для преодоления кризиса. Это произошло за счет других вещей, которые уже не вернуть. И это правда. Невозможно бежать марафон, когда нога пытается справиться с последствиями перелома.
Я не жаловалась, потому что для описания этого вида боли у меня не находилось слов. Сегодня, благодаря мужеству женщин и мужчин, которые продолжают борьбу за перемены в обществе, я эти слова нашла. И у меня также есть возможность сказать, что я хочу приложить все усилия, чтобы дети следующего поколения росли в безопасном обществе, в котором ничто не помешает им реализовать свой потенциал. Без угроз, без страха, без травм, которые заставят их заниматься восстановлением, а не самореализацией. Чтобы они выросли со способностью принимать человеческую сложность и многогранность. Вне зависимости от того, верите ли вы тем, кто жалуется по прошествии тридцати лет, или нет, ответственность каждого из нас — превратить эту мечту в реальность.
Мили Авиталь, израильско-американская актриса и продюсер. «ХаАрец» И.М.
На фото: Мили Авиталь (в центре) в фильме «Похищенные». Фото: Дуду Бахар.